[agent-archer]

Название: Цена
Автор:  <Кэрри>
Бета:  птичка сокол
Фандом: Мстители
Статус: закончено
Категория: Slash
Жанр: ангстище, Hurt/comfort
Размер: mini
Рейтинг: PG-13
Персонажи/пейринг: Коулсон/Бартон, Старк
От автора: написано для  птичка сокол

по заявке

Клинт/Фил, «какого черта я последним узнаю, что ты жив?». Пост-мстители, Клинта отправляют в командировку в горячую точку. Когда он возвращается, Фил уже курирует новую группу, летает на Лоле и вообще. Грусть-тоска-обиды, Бартон совсем-совсем на грани.

Если однажды ты не захочешь никого слышать, позвони мне — я обещаю молчать.
Г.Г. Маркес

- Прекрати! – Тони появляется, словно из ниоткуда, закрывает Клинта собой, оглушая и ослепляя ускорителями. Несколько автоматных очередей подряд рикошетят от брони, высекая искры.
Он хватает Бартона титановыми пальцами и стаскивает с крыши, будто котенка за шкирку, а потом не особенно бережно закидывает в зияющий пустотой прямоугольник одного из разбитых окон.
- Какого хрена ты творишь? – рявкает Старк, приземляясь и откидывая забрало.
- Прикрываю отход группы, - Клинт смотрит на него исподлобья, снизу вверх, поднимаясь с засыпанного бетонной крошкой пола.
- Не-е-ет, - Тони пытается спрятать злость под насмешкой, но у него плохо получается, голос все равно дрожит. – Ты просто лезешь под пули! Каждый чертов раз!
Бартон будто не слышит его, сосредоточенно отряхивает одежду и, похоже, не собирается отвечать.
Броня легко раскрывается по стыкам. Старк, выбравшись из нее, подходит ближе. У него на языке крутится «я понимаю», и он молчит, потому что на самом деле не представляет, что было бы с ним, потеряй он Пеппер.
- Что? – хмуро смотрит на него Клинт, когда молчание слишком ощутимо затягивается.
- Это не выход, - бросает Старк. – И я… - это так эгоистично, что от самого себя тошно, но он должен сказать. – Я не хочу, чтобы это было на моей совести. На нашей.
Бартон хмыкает, и в его глазах мелькает что-то, какое-то странное чувство, в котором Тони не узнает лихорадочную надежду.
Фил не может быть мертв. Кто угодно, только не он. Если оказаться в настоящей, реальной опасности, он обязательно появится и спасет.

Джет заходит на посадку, и они все поднимаются с мест – хочется как можно скорей оказаться дома. Все. Кроме Бартона. В его взгляде плещется такая жуткая, темная безысходность, что у Тони пробегает дрожь по спине.
- Клинт…
Это должно звучать нейтрально, спокойно, но получается сочувственно, и Бартон мгновенно вскидывается, угрожающе подается вперед. На секунду Тони хочется немедленно надеть костюм, однако он справляется с собой – это же Клинт, прежний, только теперь отчаянно ищущий смерти при любом подходящем случае. Ему нужно помочь.
- Ты в порядке? – спрашивает он – и тут же летит на пол от неожиданного тяжеленного удара в челюсть.
Бартон смотрит на него едва ли не с ненавистью, тяжело дыша. Будь он в состоянии говорить сейчас, объяснил бы, что сочувствие от Старка, который почти все два часа полета ворковал с Пеппер по телефону – это как нож прямо в сердце.
Клинт злится на него, на себя, на Наташу, на Стива. Потому что они живы. Потому что пустота, поселившаяся у него в груди, звенящая и отдающаяся в голове, вдруг отступает, и весь гребаный мир, в котором больше нет Фила, падает ему на плечи.
У Старка плывет перед глазами, он чувствует вкус крови во рту, машинально трогает языком зубы, но, кажется, все на месте. Сквозь шум в ушах он слышит, как Наташа кидается куда-то, обещая принести лед, и как Стив, перехвативший руку Бартона, что-то успокаивающе говорит ему. Тони знает, это не то, что нужно.
Фил мертв. Утром все трудней находить смысл подниматься с постели, потому что больше нет ничего, кроме боли – и злости на всех и вся.

Клинт обхватывает себя за плечи, вдавливая пальцы в кожу, вжимается лбом в холодный кафель душевой и тихонько скулит.
Он почти сжился с пустотой внутри, с ней привычно и даже уютно. Пустота исчезает ненадолго, только когда ему дают новую цель, растворяется в ощущении опасности, близкой смерти. Смерть – единственное, чего теперь ждет Бартона, но она упорно обходит его стороной. Он больше не надеется, что Фил вдруг окажется живым и спасет его – он просто хочет уйти вслед за ним, даже если там нет никакого иного мира.
В один миг все, загнанное глубоко внутрь, спрятанное от самого себя, возвращается, разом, вдруг, и от этого невозможного, оглушающего гула не спрятаться, никуда не деться и не заткнуть уши. Боль накрывает Бартона с головой, не дает дышать, перехватывает горло, жжет сухие глаза.
Он бессильно соскальзывает вниз и под струями едва теплой воды сжимается в комок на полу. Ему хочется кричать от острого чувства потери, от чувства собственной вины.
Кто-то выключает воду, набрасывает на него полотенце, заставляет подняться – уверенно и молча. Клинту все равно, он равнодушно подчиняется, идет туда, куда ведут, скользит пустым взглядом по лицу Старка, едва ли узнавая его. Пожалуй, он благодарен, что тот ничего не говорит, не пытается успокоить – от «все будет хорошо», сказанного всеми и каждым, Бартона уже начинает тошнить.
Ему и самому иногда еще кажется, что все может быть хорошо. Он придумывает глупые сделки с судьбой, например, подбрасывает монетку, загадывая, что если выпадет «орел», значит…
Если бы не он, ничего бы не случилось, Фил был бы жив. Но он был там, и Локи оказался на свободе и убил Фила из-за него.

За болью и виной приходит оцепенение. Клинт все это знает, он, в конце концов, не прогуливал занятия по психологической подготовке. Он знает, что никто не может испытывать боль вечно – срабатывают защитные механизмы, боль притупляется, как затягиваются даже самые глубокие раны.
Бартон никак не реагирует и только молча кивает, когда штатные доктора отправляют его в отпуск на неопределенное время – с записью «посттравматический синдром» в медицинской карте.
Но он весь – словно чертов оголенный нерв, тонкая-тонкая кожа, едва затянувшая сквозное пулевое. Не болит, если не трогать. Все вокруг – запахи, звуки, цвета, лица, имена – напоминает, сцепляется в цепочки ассоциаций, и спокойствие Клинта – не прочней первого льда на лужах.
Он торчит в Башне Старка, потому что мысль о возвращении в дом, где от Фила остались только вещи и гора воспоминаний, под которой Клинт обязательно захлебнется, сама по себе внушает ужас. Он не готов пережить все заново. Он вообще не сторонник шоковой терапии.
Даже в доме Тони тут и там Бартон натыкается на мелочи – его память могут всколыхнуть деловые костюмы в шкафу, галстук на чужой шее. Когда становится совсем невыносимо, он идет в зал и бьет боксерскую грушу долго-долго, до распухших костяшек и ладоней, болящих так, что нельзя прикоснуться.
Когда и это не помогает, когда физическая усталость не валит его с ног, Клинт берет из бара бутылку чего-нибудь покрепче и идет к Старку.
В груди все еще ноет, однако уже не болит так невыносимо, так безнадежно сильно. Горе все еще накатывает волнами, но время, похоже, и правда лечит.

Клинт снова спит по ночам, а по утрам ему больше не нужен лишний час на то, чтобы просто убедить себя встать, найти в этом смысл. Он почти научился снова смеяться, и никто уже не боится говорить о Филе в его присутствии.
Воспоминания отзываются теплотой, приятной, не причиняющей боли грустью. Бартон не говорит никому, но ему кажется, будто у него внутри что-то сломалось. Все думают, он в порядке, и ему самому так проще в это поверить. Тони прикасается к нему иначе, чем другие, и Клинт думает, может быть, когда-нибудь…
Когда он видит Фила рядом с древним Шевроле Корветт красного цвета – это как получить удар под дых. От Халка. Молотом Тора. Клинт не может вдохнуть, не может выдохнуть, он словно падает в черную дыру, распадается на атомы – и не верит собственным глазам.
Все вокруг спокойны, словно появление умершего Фила на базе – нормальное явление. Но Тони сжимает ладонью плечо Клинта, Стив спотыкается на ровном месте, Наташа роняет картонный стаканчик с кофе, и Бартон понимает, что Коулсона, живого и, кажется, даже здорового, видит не он один.
Наверное, он должен кинуться вперед, сжать в кулаках по-прежнему безупречно отглаженный воротник пиджака, рявкнуть что-нибудь вроде «какого черта я последним узнаю, что ты жив?!», может, даже ударить… А потом обнять крепко-крепко, втиснуться всем телом, вжаться до боли в мышцах.
Но у Клинта внутри – выжженная пустыня, и до этого момента он даже не задумывался, какую цену ему пришлось заплатить, чтобы начать жить заново.
Корка льда на сердце не трескается, ничего не оживает в ответ на привычно добрый взгляд. Когда Бартон говорит «я скучал», ему кажется, что это неправда.