[Coulson/Barton]

3.3 Коулсон/Клинт, одна из первых операций агента Бартона, пошедшая не так, в результате чего оба оказываются отрезаны на несколько недель от своих. Где-нибудь на ближнем востоке или еще среди какого-то экстрима - много стрельбы, везде враги, запредельное доверие, желание защитить, много секса и адреналина.

@темы: мини-фест, 3 тур, Выполненная заявка

Comments

[Гость]

Господа.
Писать коротко was never an option, текст не просто большой - он просто огромный. Серьезно.
Автор разбил этого мутанта на главы, но это в данном случае что мертвому припарка... Тут есть рейтинг, но он беззаветно затерялся на полях графомании. Прошу прощенья за ангст, подразумеваемый ситуацией.
P.S. Автор совершенно не хотел оскорбить чьих-либо религиозных или национальных чувств.

Голубая кровь у лордов,
Ярко-алая у прочих,
У таких как ты, она прозрачнее воды.
(Лора Бочарова, «Шерлок Холмс»)

Глава 1.

Глава 1.

Тренировочный полигон ЩИТа, располагающийся в отдельном размерами не уступающем крупным ангарам помещении, по праву считается одним из лучших модельных полигонов в мире. Техническое оснащение, позволяющее моделировать любые критические ситуации, возможности для тренировки любых аспектов деятельности агентов – включая стрельбу, отработку прыжков с парашютом, плавание, общую спортивную подготовку, боевые искусства, вождение наземного, наводного и воздушного транспорта – делают полигон привлекательным для сотрудников и других ведомств, доблестно стоящих на страже Америки. Современный тренировочный полигон ЦРУ был сконструирован как его подобие, и во многом по-прежнему уступает.
В данный момент, в одиннадцать вечера в середине самого жаркого месяца лета, всё это богатство находилось в распоряжении всего двух человек. Агент Бартон с ослиным упрямством пытался пройти задание по освобождению заложников из небольшого частного самолета – из точной модели частного самолета в натуральную величину, отличающейся лишь отсутствием одной стенки для наблюдения за происходящим внутри. Агент Коулсон стоял у большого смотрового окна двадцатью метрами выше, меланхолично глотал невкусный кофе из автомата и размышлял, надолго ли еще хватит агента Бартона.
Клинт, попавший в ЩИТ относительно недавно, пришел в дикий восторг, когда ему первый раз продемонстрировали полигон. Коулсон вообще склонялся к мысли, что Бартона из всех аспектов работы в ЩИТе этот порадовал больше всего. В рекордные сроки он прошел все предлагаемые новозачисленным агентам задания от вертикального спуска с высоты пятого этажа без страховки до успешной эвакуации с заминированной подводной лодки, исключительно для удовольствия – по несколько раз. С той самой лихой беззаботностью, которая могла бы быть списана на несерьезность ситуации, если бы он точно так же не действовал и в случае реальной угрозы. Коулсон, с самого начала выбивший у Фьюри разрешение заменить для Клинта специально предназначенных инструкторов, даже не мог бы сказать, что его радует больше – результаты, или то, какой искренней и совершенно детской гордостью загорались глаза подопечного каждый раз, когда он успешно завершал очередное задание.
- Я молодец? – неизменно вопрошал улыбающийся лучник, вытирая влажную от долгого физического напряжения шею полотенцем. И Коулсон, пряча от этой шеи глаза в сводные таблицы оценок на экране, неизменно отвечал, что молодец, конечно, но можно было сделать и лучше. Бартон, не понимая, что над ним издеваются, хмурился и шел проходить еще раз. И проходил так, что брови у Фьюри при получении из рук Коулсона результатов неверяще ползли вверх.
- Что вы с ним делаете? – усмехнулся как-то он, отдавая Коулсону листы.
- Мотивирую, - с почти незаметной улыбкой ответил тот.
Задание по освобождению заложников из частного самолета стало камнем преткновения на пути обучения Бартона. В принципе, читающий лучника как открытую книгу Коулсон уже давно боялся, что так и будет – с учетом присущих тому упорности и самоуверенности. Задание остроумно называлось «Кобаяши Мару» и полностью соответствовало главной идее непроходимости. Испытуемый должен был самостоятельно осознать, что не все задания можно выполнить, почувствовать страх перед неизбежной неудачей, отказаться от мысли о собственной всесильности – и далее по тексту оригинала. Успеть обезвредить всех террористов и нейтрализовать бомбу до взрыва невозможно было чисто физически, и все проходящие обучение рано или поздно успешно усваивали этот урок и шли дальше (рекорд, к слову, оставался за Наташей, понявшей суть с третьего раза).
Но только не агент Бартон.
Раз за разом он возвращался на старт. Раз за разом громкий режущий уши сигнал возвещал о том, что Клинт подорвался вместе со всеми террористами и пластмассовыми заложниками. Он неизменно рвался на полигон в любую свободную минуту, гонял изображающих террористов инструкторов до изнеможения, пробовал разный порядок действий, и всё равно не успевал. Похудевший Клинт упрямо скрипел зубами, играл желваками и очень потешно извинялся, искренне полагая, что подводит Коулсона. Тот умилялся и молчал, по-прежнему надеясь, что у Бартона окажется больше мозгов, чем у студента в анекдоте про банан.
В одну из сопутствующих ночей Коулсона разбудил жаркий шепот над ухом:
- А если их из окна перестрелять?
- Кого? – промычал Фил, которому спросонья примерещились орды осаждающих его дом полуразложившихся зомби.
- Ну, террористов.
Фил, окончательно проснувшись, пару раз моргнул, чтобы убедиться, что он всё-таки не спит. Повернулся на бок.
В темноте глаза у нависающего Бартона сияли фанатичным огнем.
- Клинт. Самолет в воздухе. Летит. Как ты себе это представляешь?
- Но тогда я успею! – не сдавался Бартон.
- Ну если научишься левитировать на высоте десяти тысячи метров – то да. И вообще, какого черта? – Фил, зевнув, посмотрел на мерцающие электронные часы. – Четыре утра. Ты спал вообще?
Бартон разочарованно опустился обратно на подушку и уткнулся носом в плечо Филу.
- Я думал.
Тут Коулсон всерьез задумался о том, чтобы впервые за всю историю существования теста открыть тестируемому правду лично.
Вскоре ему пришлось об этом сильно пожалеть. Выслушавший объяснение своих неудач неугомонный Бартон и не подумал обижаться, за три дня завершил оставшиеся тесты и вернулся к самолету, ведомый новой идеей – быть первым, кто его прошел. Коулсон попытался на таблицах объяснить Бартону, что это невозможно для человека. Клинт только отмахнулся. Коулсон предложил поменять настройки. Клинт и слышать об этом не хотел – одним из твердо усвоенных в его жизни принципов было то, что безвыходных ситуаций не бывает. Больше агент Коулсон не мог сделать ровным счетом ничего.
Зашедший в одиннадцать вечера в середине самого жаркого месяца лета в наблюдательный пункт Фьюри застал пятьдесят первую попытку Клинта Бартона спасти ненастоящих заложников от фальшивых террористов в воображаемой ситуации.
Коулсон в расстегнутом по случаю жары пиджаке оглянулся на звук шагов, вежливо и чуть виновато улыбнулся.
- Когда он уже наиграется? – задумчиво поинтересовался Фьюри, смотря вниз на возящегося с бомбой Бартона. Температура, с которой не справлялись кондиционеры, видимо, боялась директора, не изменившего любимому черному плащу.
- Когда вы дадите ему игрушки покрупнее, - помолчав, ответил Коулсон.
На самом деле он, конечно, совершенно не был в этом уверен. Но искренне надеялся.
Фьюри привычным жестом заложил руки за спину и склонил голову на бок. Над полигоном раздался резкий сигнал, оповестивший об очередной неудаче Клинта. Лучник буквально выкатился из блестящего в ярком искусственном освещении самолета, налил себе полный стакан ледяной воды из стоящего у стены кулера, выпил залпом и, повернувшись к смотровой, махнул Коулсону, чтобы тот запускал еще раз. Фил вопросительно посмотрел на Фьюри.
- Есть одна такая, - помолчав, сказал директор. – Жду вас в моем кабинете через десять минут.

[Гость]

В кабинете Фьюри во весь экран красовалась карта Ирака. Это было первое, что увидел Бартон, и, хотя карта могла не иметь к нему никакого отношения, сразу сделал стойку. Ему как новобранцу пока редко доверяли даже выбираться за границы штата, что весьма било по самолюбию, а тут сразу – Ирак.
- Только не говорите, что это ваш рабочий стол, а мне опять придется выковыривать из канализации Нью-Йорка мутировавших крокодилов, - взмолился Клинт, замирая в дверях.
- Присаживайтесь, агент Бартон, - оставив вопрос без ответа, кивнул в сторону стульев Фьюри. Несмотря на утвердившийся стереотип о том, что директор суров и аскетичен во всем, его рабочий кабинет с неряшливыми стопками отчетов, мягким светом высоких торшеров и черными удобными стульями можно было бы назвать даже уютным. Во всяком случае, так казалось Клинту, у которого в принципе была аллергия на любые проявления безукоризненного порядка. Именно поэтому он всё время норовил что-нибудь переворошить у Коулсона и в кабинете, и у Коулсона в квартире, и в самом Коулсоне.
- Наши миротворческие операции в Ираке по-прежнему являются главным стабилизатором порядка в регионе, это общеизвестно. Кроме того, по-прежнему продолжаются поиски возможного биологического, химического или ядерного оружия. Во всяком случае, официально, потому что до сих пор никто ничего не находил. До недавнего времени. Вот здесь… - директор ткнул в точку практически посередине Ирака. - …находится город Хаиль. Он небольшой, около 10 тысяч жителей, однако известен как место базирования как минимум трех преступных группировок, одна из них имеет отношение к валетам колоды арабских террористов, - он одним легким движением приблизил карту, кружок разросся до неправильной формы границ города, где даже можно было рассмотреть дома и пересечения улиц. – На данный момент известна информация о том, что представители вооруженных повстанческих подразделений пытаются связаться с находящимися в городе боевиками. Информация проверенная, поэтому на риск никто не идет и в городе фактически объявлено военное положение. Эта зона полностью под контролем наших военных баз, ребята есть на каждом выезде из города, постоянно патрулируют территорию. Основная база – на юге, там контролируемая трасса к аэродрому. Одну точку, подвальный склад, уже накрыли два дня назад. Чем быстрее они обнаружат остальные, тем лучше – отношения с мирным населением у них там отнюдь не добрососедские, с учетом постоянных обысков. Многих мужчин допрашивают только по подозрению в причастности к терроризму, это неизбежная цена в данном случае. Их отпускают, конечно. Но налаживанию контактов это не способствует.
- Вы посылаете меня для поднятия настроения и улучшения психологической обстановки в регионе? – не выдержал взгромоздившийся на стул с ногами Клинт, в принципе не умеющий долго молчать. – Я что, лечу в роли капитана Америки? И вы мне выдадите костюм со звездочками?
- Агент Бартон, попробуйте помолчать еще немного и дослушать, - обратил на лучника свои укоризненные темные глаза Фьюри. Клинт послушно поджал губы. – Во время рейда два дня назад было захвачено странное вещество, теоретически – химическое оружие. Внешне похожее на пластид, в подвале содержалось в брикетах с особыми средствами защиты, и черт возьми, его защищали так, как будто это Святой Грааль. Определить его состав местные химики не взялись, оно не может изучаться в походных условиях, образец необходимо доставить сюда. Кроме того, был захвачен в плен один из охранявших подвал – взят боем, с большими потерями, явно проходил специальную подготовку. Уже на базе его два раза едва удержали от суицида. Сейчас он находится под надежной охраной, туда стянули лучших из лучших, однако допрашивать его там, как вы сами понимаете, смысла нет. Опознать его пока не удалось, на контакт не идет. Кроме того, неизвестно, что он знает, и не надо ли будет это тут же засекречивать в интересах государства. Поэтому нам необходимо, чтобы и образцы, и захваченный были доставлены сюда как можно быстрее. В государственных интересах.
Фьюри умолк, выжидательно смотря на Бартона. Тот подождал продолжения, не дождался и нахмурился:
- То есть по сути мне надо прилететь на контролируемый американцами безопасный аэродром, проехаться по безопасной дороге на безопасную базу, забрать связанного пленника и чемоданчик и вернуться обратной дорогой? И всё? Ни розыскных работ в городе, ни героического разоблачения террористических группировок, ни шумной перестрелки с осаждающими базу боевиками?
- Агент Бартон, это ваше первое задание за границей, - напомнил Фьюри, привыкший повелевать голос зазвучал резче. – Полет с потенциально опасным преступником и неизученным веществом – мероприятие категории риска А, требующее присутствие специально обученных агентов. Таких, как вы.
- Но я мог бы принести там больше пользы! Черт возьми, сэр, вы отправляете меня в одну из самых горячих точек планеты только для того, чтобы я поработал курьером и вернулся через день? – Бартон оглянулся на сидящего тихо Коулсона в надежде найти поддержку. Тот выразительно передал взглядом всё, что он думает по поводу бартоновских выступлений. Клинт с досадой в очередной раз напомнил себе, что для шефа приказ – всегда приказ, не подлежащий осуждению или обсуждению. Идеальный сотрудник, идеальный подчиненный.
- Если вы удачно завершите это дело, я подумаю о том, чтобы в дальнейшем вам не пришлось скучать, - пообещал Фьюри, приподнимаясь и кидая ближе к Бартону черную папку. – Тут всё то же самое, но более подробно, плюс карты и имена и фамилии тех, с кем вам придется иметь дело, они в курсе. Агент Коулсон полетит с вами.
Бартон, уже сунувший в папку нос, вскинулся:
- Я что, по-вашему, в одиночку даже одного связанного преступника не смогу доставить?
- Вы всё еще проходите тренировочный курс, - жестко напомнил Фьюри. – Ваш координатор должен контролировать все ваши действия по выполнению операций. Значит, или вы отчитываетесь ему каждые пять минут по телефону…
- Прошу прощенья, сэр, - подал голос Коулсон. – Я не думаю, что в случае с агентом Бартоном это будет рационально. Личное присутствие будет более… результативным, чем основанные на его словах отчеты.
- С чего я и начинал, - кивнул директор.
- Но я..
- Агент Бартон, как вы думаете, почему агент Коулсон находится там, где он находится сейчас? – перебил его Фьюри, поднимаясь. Клинт недоуменно оглянулся.
- В кресле?..
- На седьмом уровне доступа ЩИТа, среди самых заслуженных агентов, на должности моей правой руки, по степени информированности – в списке самых знающих людей Америки? Потому что он никогда не тратил время на пустые возражения по поводу моего командования. Ваш вылет через час с авиабазы ЩИТа. Вам ясно, капитан Бартон?
- Да, сэр, слушаюсь, сэр, - нарочито отчеканил Клинт, захлопывая папку. – Разрешите идти, сэр?
- Идите. И постарайтесь к этому времени урегулировать ваши внутренние разногласия амбиций с чувством долга. Коулсон, а вас я попрошу остаться.
Переполненный целым коктейлем эмоций от досады до возбуждения Бартон просидел под дверью кабинета еще минут десять, изучая собранные в папке документы, когда Фил наконец вышел. При взгляде на притулившегося у стены лучника его глаза приняли привычное заботливо-осуждающее выражение.
- Смотри, - Клинт поднял папку в раскрытом виде над головой. - Тут написано, что только за последний месяц солдаты четыре раза отразили попытки прорваться в город. Может, нам повезет и во время нашего пребывания будет еще одна?
- Ты адреналиновый маньяк, - покачал головой Коулсон. – Вставай, нам надо собираться.
Бартон легко поднялся, отдал Филу папку.
- Признайся, ты захотел лететь со мной, потому что не доверяешь или просто потому что всегда мечтал попробовать заняться с кем-нибудь сексом в самолете?
Папка с легким стуком опустилась на светловолосую голову.

[Гость]

Глава 2.

Глава 2.
Самолет был небольшой, комфорт принесли в жертву скорости. Кроме них, на борту находились только два пилота – на обратно пути, в случае необходимости, можно будет взять с собой двух-трех человек из военного состава в качестве охраны. Очень быстро агенту Коулсону стало понятно, что девять часов в самолете они с Бартоном представляют по-разному. Коулсону хотелось спать. Бартону хотелось всего остального.
- Клинт, я тебя умоляю, оставь в покое моё ухо и убери руку, ради бога!
- У нас девять часов, я горю желанием доказать тебе свою любовь.
- У меня, если ты помнишь, вчера было ночное дежурство, докажи мне свою любовь – дай мне поспать.
- Там есть откидная койка.
- Отлично, значит, там мне будет удобнее спать. Поэтому я сейчас пойду на откидную койку, а ты останешься здесь и будешь штудировать учебник арабского языка.
Бартон обиженно отстранился и стал смотреть в иллюминатор, где в темно-синем небе Атлантики прицелившимися стрелами сверкали ночные звезды. Коулсон в очередной раз умилился схожести обиженного Бартона с нахохлившимся воробьем. Как ребенок, ей-богу.
Примирительно провел рукой по волосам, по сильной шее, залез пальцами под ворот жилетки.
- Дай мне пять часов.
Клинт подался навстречу руке, прикрыл глаза. Коулсон иногда думал, что, наверно, это было именно то, что так цепляет его в Бартоне – уникальное сочетание безбашенности и непослушности и безоговорочная покорность вкупе с безграничным доверием. Резкий, живой, стремительный, не способный высидеть и пяти минут, энергичный и непредсказуемый, он замирает, стоит только Филу его коснуться. Это похоже на удерживание в ладонях воды или мелкого песка. Это почти невозможно, но гордая свободолюбивая птица признает его право на неё.
Бартон весь сделан из контрастов и противоречий. Великолепный вор с эмоциональной палитрой ребенка. Юношеская непосредственность в сочетании с неоспоримым профессионализмом и исполнительностью. Человек, не дрогнувшей рукой посылающий стрелы в сердца и головы, способный обижаться на то, что ему не досталось шоколадки. Нарочитая грубость и удивительная проницательность.
Он мог сколько угодно сердиться на лучника за его поведение, но именно без этой деструктивной единицы его упорядоченная жизнь теряла всякий смысл.
Фил поднялся и, наклонившись, прижался губами к светлой макушке.
- Учебник у меня в сумке. Дерзай, юный падаван.

Спать Клинту не хотелось совершенно. Даже и не подумав открыть учебник, за первые три часа он под Led Zeppelin в наушниках прошел все уровни оставленного кем-то тетриса, проштудировал папку от начала до конца и сложил из вырванных из оставшегося на столе блокнота Коулсона пять самолетиков, три кораблика и прыгающую лягушку. Еще час он рисовал в том же блокноте комикс на тему «Как великолепный Клинт Бартон спас всю Америку два (зачеркнуто) три раза». Любовно разобрал и собрал лук. Потом возможные занятия закончились, и он просто сел напротив койки, любуясь в мягком полумраке зрелищем спящего Фила. На Фила он может смотреть часами. В любом виде. За любым занятием. Это - его личная тайна, его победа, его счастье, стоящее без преувеличения всех сокровищ мира.
Снятый пиджак аккуратно висел на спинке пассажирского кресла. Коулсон заснул прямо в брюках и рубашке, упав поверх пледа. Разгладилась привычная морщинка между бровями, на вечно серьезном лице непривычно смотрелось безмятежное выражение. Бартон ловил себя на том, что задерживает дыхание.
Когда-то он поклялся Филу, что, пока он будет рядом, с ним ничего не случится. Наверно, в каком-то смысле это было глупо – Фил всяко умеет постоять за себя, и, если от чего-то не убережется он сам, вряд ли Клинт сможешь ему помочь. Даже в спаррингах лучнику редко когда удавается уложить координатора на лопатки – чаще всего на полу оказывается он, обездвиженный, с заломленными руками, чувствуя за спиной теплую тяжесть чужого тела, и, черт возьми, он не уверен, что его тело не поддается намерено. Однако Бартон испытывает совершенно непривычное для себя желание защитить вот этого вот конкретного человека во что бы то ни стало. Если бы к нему явился Мефистофель и предложил бы продать душу за то, чтобы Коулсон прожил долгую и счастливую жизнь, Бартон не задумывался бы ни на секунду.
Выключив и скинув на пол плеер, Бартон непроизвольно откинулся на спинку и сполз чуть ниже, расслабляясь. Грудь Фила мерно поднималась и опускалась. Чуть подрагивали во сне пальцы свесившейся с кровати руки. Клинт невольно подумал, что, если бы в том самолете на прицеле у террориста оказался Фил, он, Клинт, конечно, всё бы успел. С первого раза. Без вопросов преодолевая порог человеческих возможностей.
Конечно, будить он его не станет ни через пять часов, ни потом – он позволял себе такую роскошь только когда знал, что это не пойдет Филу во вред. Тот часто говорит, что он, Бартон, не умеет себя контролировать. Если бы это было так, думал про себя Клинт, Филу вообще никогда не удавалось бы выспаться. Бартон осознавал, что в каком-то смысле стал наркоманом – от секса с ним, от его рук и губ, от манеры смотреть пронзительно и всепоглощающе, от умения довести его до исступления двумя-тремя точными движениями. В этом было что-то космическое, недоступное его пониманию. Клинта не переставал удивлять контраст между тем Коулсоном, которого видят все, и тем, который открывается только ему.
Летящий на восток самолет почти незаметно изменил курс, оказавшееся по левому борту солнце первым лучом скользнуло по лицу спящего. Тот поморщился, как от щекотки, открыл глаза. Какое-то время смотрел в иллюминатор на занимающееся огнем сиреневое небо, потом повернулся и увидел замершего Бартона с полными надежды глазами. Покорившись неизбежному, приподнялся на локте:
- Иди сюда.

У Бартона мягкие губы, и это до того не вяжется со всем его остальным обликом, что стало для Коулсона своеобразным фетишем. Он целует жилистую шею и плечи, твердые, как будто стальные, и возвращается к мягким губам. Упругие мышцы. Жесткие волосы. Мягкие губы. Коулсон совершенно невосприимчив к алкоголю, но подозревает, что ощущения схожи с тем, как ударяет в голову готовность, с которой подставляется Бартон.
Вторая угроза его самоконтролю – руки. Сказать, что руки у Бартона божественные – не сказать ничего, они попросту совершенны, со всеми его жилами и выступающими венами, с этой отточенностью любого, даже самого простого, движения, с напрягающимися под загорелой кожей мышцами. Коулсон долго учился отводить от этих рук взгляд так, чтобы это казалось естественным, и до сих пор в этом не очень преуспел.
У Бартона фиксация на его галстуке, и он это очень хорошо знает. В этом было что-то ребяческое – всегда снимать галстук самостоятельно и не позволять даже прикоснуться к нему кому-то другому. Даже Клинту. Тот реагировал именно так, как реагирует на всё запрещенное – то и дело норовил намотать на руку, придумывал и озвучивал всё новые и новые способы его возможного использования и неизменно получал по пальцам, не больно, но весьма решительно. Психологические легкие, но обидные удары возвращают в детство, в то состояние, когда ты был легко управляем всеми, кто желал тобой управлять – начиная с родителей и заканчивая последним учителем в школе. В случае с Бартоном – руководители приютного дома, не отличающиеся милосердием.
Никто из ЩИТа не мог так легко манипулировать Бартоном. Никто на всем свете не мог.
Побросавший одежду на пол Бартон расстегнул рубашку нависшего над ним Коулсона и удобно устроился на подушке. По-кошачьи улыбнулся.
- Ты опять собираешься бездельничать?
- В следующий раз ляжешь ты. Между прочим, не я спал и только что проснулся.
- Никто не мешал тебе…
- Тссс, - Клинт приподнялся, закрывая рот поцелуем. Коулсон резко откинул Бартона обратно и расстегнул брюки. Лучник с акробатической растяжкой раздвинул ноги, не выпуская воротник рубашки из рук, не давая отстраниться.
Фил прекрасно знает, как довести Клинта до изнеможения или до эйфории, как сделать ему больно, как двигаться, чтобы тот просил еще или умолял остановиться. Он знает его наизусть, знает каждый шрам на смуглой коже. Смазки почти нет, и от резкого проникновения без подготовки Бартон выгибается так, что его поясница отрывается от простыни, а цепкие приученные к непослушной тетиве пальцы судорожно сжимаются в поисках чего-то, во что можно вцепиться, чтобы удержаться в сознании. Сейчас – в плед.
- Молчи, - выдыхает Фил, наклоняясь к самому уху, прижимаясь так плотно, что Клинт матерится и инстинктивно пытается вывернуться. Когда до его сознания доходит короткий приказ, послушно замолкает. Фил двигается нарочито медленно и глубоко и о да, прекрасно знает, каких усилий стоит это молчание.
Бартон нещадно кусает губы и дышит так часто, что ребра ходят ходуном. Когда Фил чуть приподнимает его бедра и меняет угол – зажмуривается и закусывает костяшки сжатых в кулак пальцев, наверняка останется след, но не издает ни звука.
Зрачки у Бартона расширены почти на всю радужку, втягивается поджарый живот, мускулы напрягаются до предела. По шее стекает капля пота.
Улыбаясь в нос, не останавливаясь ни на секунду, Коулсон в который раз признается себе, что не променяет это зрелище ни на что другое.

- Фил. Ты восхитителен.
- Я в курсе.
- Нет, серьезно, ты настолько восхитителен, что даже фильм «В джазе только девушки» не сравнится с тобой в…
- Знаешь, почему мне нравится заниматься с тобой сексом?
- Конечно знаю.
- Потому что это…
- Потому что ты меня любишь, потому что я потрясающий минетчик, потому что моя акробатическая гибкость дает…
- Потому что это чуть ли не единственный способ хотя бы временно остановить твой поток красноречия!
- То есть всё вышеперечисленное…
- Клинт, серьезно. Заткнись. И постарайся поспать хоть немного.

[Гость]

Встречающий их на аэродроме кортеж состоял из типичного для американских военных баз на Ближнем Востоке Хаммера камуфляжного окраса, похожего на Гая Пирса полковника, представившегося Томпсоном, и рыжего сержанта от силы лет двадцати двух. Сержант застыл с раскрытым ртом, едва увидел компактный впечатляющий планировкой стильный самолет, и почти не принимал участие в знакомстве.
Температура была то ли тридцать пять градусов, то ли сорок – пилоты сказали, но Клинт не запомнил. Важно было то, что ему уже было жарко в жилетке и форменных брюках, темный колчан нагревался катастрофически быстро. Ему показалось, что асфальт плавится и слегка пружинит под мощными армейскими ботинками. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралось выжженное палящим солнцем пространство, вибрирующее от поднимающегося от земли жара, слева убегала за горизонт широкая асфальтированная дорога. Кроме их самолета, на аэродроме находилось два местных, один «Черный ястреб» и несколько единиц бронированной техники. Четыре американца в форме подошли к выбравшимся из самолета пилотам, чуть позже с ребятами предстояло связаться, чтобы сообщить, когда они вылетают обратно.
Лицо Коулсона, скрывшего глаза за темными очками, было столь непроницаемым и строгим, а костюм по-прежнему столь идеально отглажен, что у Бартона невольно проскользнула мысль, не приснились ли ему эти недавние обжигающие прикосновения. По пути к джипу он перевел часы на восемь часов вперед и поймал оценивающий взгляд Томпсона на закрепленный в собранном виде за спиной лук.
- Если честно, я не очень понимаю необходимость вашего присутствия здесь, - не самым дружелюбным голосом заявил полковник. – У меня достаточно подготовленные люди, чтобы доставить одного человека. Побывавшие во многих экстремальных ситуациях с момента прибытия сюда.
Как тонко, - мысленно чертыхнулся Клинт, забираясь на раскаленное заднее сиденье джипа. – Мы что, так похожи на не нюхавших пороха офисных нью-йоркских крыс?
Он бы охотно сказал это вслух, если бы Фил вовремя не кинул на него выразительный взгляд поверх очков. Затем вежливо обратился к полковнику:
- Честность в обмен на честность – мы сами не очень понимаем, почему потребовалось столько предостережений. Лично я сильно сомневаюсь, что от этого человека исходит столь большая угроза, чтобы с ним не могли бы справиться ваши люди, а в чрезвычайной ситуации, то есть в случае реакции вещества на радиацию, на изменение температуры или каких-то других условий, мы сможем сделать не больше, чем вы. Однако нам отдали приказ.
Рыжий сержант завел мотор и ловко вырулил на трассу. В машине, несмотря на открытые окна, запахло бензином, нагретый степной ветер гулял по салону сквозняком, не давая ни малейшего облегчения. Слегка подобревший от осознания того, что гости не ставят себя выше него, полковник повернулся назад:
- До базы ехать минут тридцать, пейзаж разнообразием не отличается, но вы сможете увидеть главный въезд в город.
«Главный въезд» представлял собой побеленные ворота в высокой кое-где потрескавшейся стене, которая разбегалась по обе стороны, окаймляя город неровной формы кольцом. Клинт видел в документах подробную карту, и знал, что всего в этой стене шесть ворот на основных трассах, все регулируются военными. За стеной возвышались такие же выбеленные временем и солнцем постройки, мелькали многоуровневые крыши, тянулись к белесому небу минареты.
- Его строили давным-давно, еще когда подобная стена могла защитить от внезапных нападений с открытого пространства, - пояснял Томпсон, перекрикивая шум мотора. - Бурного прироста населения у них никогда не было, поэтому границы так и не расширялись, только перестраивались сами здания. Сейчас она, конечно, уже не сильно помогает, но сохраняется в качестве мемориала. Для нас это удобно, так как мы можем контролировать транспортные потоки. Да это и городом-то трудно назвать, скорее большое село.
- То есть выявление скрывающихся там боевиков – дело нескольких дней? – непринужденным голосом осведомился Коулсон, наклоняясь вперед. Бартон с удовольствием заметил, как недовольно дернулся рот полковника. Помолчав, он нехотя ответил:
- Не больше недели.
База Бартону понравилась с первого взгляда. Размерами она раза в полтора превышала футбольное поле, по словам полковника, на данный момент на её территории находилось около двухсот человек, еще триста патрулировали дороги и город. На базе было шумно и людно, на лицах у солдат ясно читалось то сочетание упоения каждой минутой спокойной жизни и постоянной готовности к опасности, которое присуще лишь находящимся на военном положении. Нос лучника почти физически улавливал висящую в воздухе угрозу. Эта атмосфера была ему куда привычнее подчиненной строгому расписанию жизни под покровительством ЩИТа.
Коулсон, наоборот, подобрался и смотрел по сторонам еще внимательнее, чем обычно. Вряд ли кто-то в целом мире, кроме Бартона, был способен прочитать что-либо по его бесстрастному лицу, но брови у него сошлись чуть сильнее обычного, и это означало, что Коулсон обеспокоен. Почти как Дживс, у которого три поднявшиеся над общей линией бровей волосинки означали крайнее изумление.
- Мы вылетаем обратно через три-четыре часа, - тихо сообщил Клинту Коулсон, переговорив с Фьюри. Они расположились в центральном пункте управления – самой большой тентовой палатке, накрывающей основные узлы коммуникаций, компьютерные системы и экраны локаторов. Бартон, скинув лук и колчан на пол, последовал примеру большинства солдат вокруг – с облегчением расстегнул и стянул жилетку, оставшись в брюках. Демонстративно размял шею, потянулся, чувствуя на себе пристальный взгляд Фила. Под этим взглядом где-то глубоко в его лимбе с грохотом рушатся скалы, планеты сходят с орбит и разрушаются целые космические системы. У него никогда не получается забыть, что мир сводится к пристальному взгляду глаз с двухцветной радужкой.
У Коулсона темнеют глаза только в двух случаях: когда он смотрит на Клинта в такие вот минуты, и когда он смотрит на тех, кого собирается убить. Вряд ли он сам отдает себе в этом отчет.
- Отпустишь погулять, шеф?
- Учти, если ты что-нибудь разгромишь, я скажу всем, что ты – еще один объект, который мне надо доставить в Нью-Йорк, - отводя глаза, убедительно предупредил Фил. – Опасный сбежавший из лаборатории мутировавший хомяк.
Высунувшись откуда-то из джунглей проводов и электронных систем Томпсон позвал Коулсона к себе, тот напоследок послал Клинту самый грозный взгляд из своего арсенала. Клинт ответил беззаботным воздушным поцелуем.
На воздухе легкий порыв ветра приятно охладил разгоряченную кожу, лучник приободрился и, растолкав сидящего у входа рыжего водителя-сержанта, попросил провести экскурсию по базе. Сержант сначала попытался спрятать какую-то самодельную дрянь, которой он старательно затягивался, потом понял, что это бесполезно, и предложил Бартону одну сигарету. От сигареты лучник приободрился еще больше и решил на всякий случай не спрашивать, что в ней. В принципе, солдатик сильно рисковал, будь Клинт действительно полноценным представителем дистанционно следящего за дисциплиной начальства из далекого-далекого Нью-Йорка.
Засунув руки в карманы, сержант провел его вдоль жилых казарм, вдоль оснащенных пулеметами военизированных джипов, вдоль оружейного склада, вдоль столовых, откуда доносился аппетитный мясной запах, вдоль складских помещений. Бартон смотрел с любопытством первый раз попавшего в зоопарк ребенка, задавал столько же вопросов и приставал к попадающимся под руку солдатам, когда застенчивый сержант не мог ответить. Мельком показал на находящееся под режимом повышенной охраны помещение, где держали заложника, и хотел было идти дальше, но Клинт вознамерился «посмотреть на чудо чудное лично», и сержанту пришлось старательно объяснять стоящим при входе с оружием наготове солдатам, кто этот странный полуголый человек и что ему нужно. Солдаты стояли на солнце уже несколько часов, поэтому объяснять пришлось долго. Всё это время Бартон сиял невинной улыбкой и пинал попадающиеся под ноги камушки, прекрасно понимая, что совсем он не похож на специального агента. Совсем.

[Гость]

Первый сюрприз – террорист оказался конкретно избитым почти до неузнаваемого состояния. Второй сюрприз – он не был арабом, и даже лиловый оттенок кожи лица не мог это скрыть.
У террориста были тонкие черты лица, относительно светлые короткие волосы, аккуратная борода, трехдневная щетина и серые глаза. Перебежчик из своих или просто дитя смешанного брака?
- Как мы его в таком виде повезем? – скептически протянул Клинт, смотря на обмякшего привязанного к стулу за руки и за ноги террориста. В помещение почти не проникали звуки с улицы, только тихо кто-то переговаривался за перегородкой.
- Он оказывал активное сопротивление при задержании, положил троих ребят, - ответил ему дежурящий внутри высокий темнокожий офицер. – Остальные не удержались…
- Он не араб.
- Тем хуже. Это не мешает ему работать на боевиков.
- Под чем он?
- Лошадиная доза успокоительного. Медики дежурят за стенкой всё время.
Бартон еще какое-то время смотрел на сломленного бойца, борясь с соблазном подойти к нему, вывести из транса и вытащить из него всё, что тот знает. Если бы это не удалось ему, почти наверняка удалось бы Коулсону, тот вообще обладает уникальным умением вытаскивать из любого человека любую информацию. Потом лучник вернулся к воспользовавшемуся передышкой закурившему сержанту и попросил показать предполагаемое химическое, биологическое и черт его знает какое еще там оружие.
На людей, стоящих при входе в походную лабораторию, по совместительству медицинский центр, пришлось потратить еще больше времени, но разомлевшему на жаре Бартону было легче потратить их так, чем вернуться в центральный командировочный пункт за предъявляемыми опознавательными знаками ЩИТа. Внутри седовласый усатый мужчина в белом халате открыл перед ним закрытый на кодовый замок чемодан, где ровными рядами лежало десять брикетов странной бледно-голубой субстанции консистенции пластилина – по пять в ряд. Было заметно, что вещество чуть светится, несмотря на то, что освещение в лаборатории было едва ли не лучшим на всей базе.
- Мы не знаем, как оно реагирует на перепады давления, поэтому, надеюсь, вы осознаете риск его переправки воздушным способом? – поинтересовался мужчина. Только сейчас Бартон заметил, что халат у него мятый, а под глазами залегли тени. Он представил, какой аврал творится тут последние два дня. Неизведанное соединение! Не поддающаяся анализу формула! Ученый всегда остается ученым, а эти ребята сейчас на пороге открытия. И тут появляется такой великолепный он и, да, увозит открытие из-под носа.
Наверно, с ними надо как-то помягче.
- Не беспокойтесь, мы сделаем всё, что будет в наших силах, - заверил медика Клинт, прикрывая чемодан. – Это всё вещество?
- Одна пятая, - покачал головой медик. – Остальное в оружейной, под бдительным контролем. И знаете, мне всерьез кажется, что вам лучше бы забрать сразу всё.
Неосмотренной оставалось еще четверть базы, когда Бартон вдруг заметил то, что выбило из его головы все остальные мысли.
- Ну, это… стрельбище, - махнул рукой сержант в сторону мишеней. У линии стояли двое военных, один с винтовкой, второй с табельной береттой.
Бартон с загоревшимися глазами медленно подошел ближе.

Томпсон довольно быстро закончил со всеми формальностями и зачем-то стал демонстрировать Коулсону сводные отчеты об операциях базы, делая особый акцент на своем мудром руководстве. Полковнику явно хотелось, чтобы столичный агент по прибытию домой доложил о его грамотных и заслуживающих доверия действиях. Когда Коулсон наконец смог от него отвязаться и вышел из командировочного пункта, на базу уже опустилась спасительная прохлада вечерних сумерек, хотя на часах было всего семь вечера. Не успел Коулсон задуматься, где искать неугомонного Бартона, в глаза бросилось необычное отсутствие людей вокруг, в уши – общий возбужденный гомон неподалеку. Сунувшись обратно в палатку, он убедился, что лук и колчан исчезли. Воздохнув, Фил пошел на звук. Бартон чисто физически не умеет быть незаметным.
Почти сразу он обнаружил, куда исчезли все солдаты. Когда ему удалось пробиться сквозь столпотворение обменивающихся удивленными и не всегда цензурными высказываниями, глазам открылась картина маслом – так и не удосужившийся одеться Клинт с завязанными глазами, зачем-то при этом еще и отвернувшийся от мишени, натягивал тугую тетиву лука. Черные кожаные напульсники для стрельбы плотно охватывали запястья и предплечья лучника, напряженные вены прочерчивали дорожки на гладкой коже. У мишени стоял высокий не отличающийся печатью интеллекта на лице солдат в камуфляжных брюках и белой футболке, с глупой улыбкой пытающийся удержать на голове пустую консервную банку. Четкое круговое движение лука, задержка от силы на пол-секунды – и вспарывающая воздух с легким свистом стрела пригвоздила банку к деревяшке, войдя чуть ли не до середины. Собравшиеся вокруг взорвались аплодисментами и возбужденными возгласами, солдат с еще более глупой улыбкой выбрался из-под банки. Стали видны дырки от предыдущих выстрелов – все точно в десятку. На земле валялась простреленная кепка – её кто-то не пожалел подкинуть в воздух.
- Это еще что! – перекрывая гомон, провозгласил довольный до неприличия Бартон, не снимая повязки. Да, Коулсон знал, что этот трюк Клинт научился делать еще в детстве, и если разрешить ему продемонстрировать всё своё умение, они не уедут и завтра. Публика попалась более чем благодарная, а он даже еще не начал демонстрировать возможности каждой специально сконструированной стрелы.
- А можно мне попробовать? – спросил кто-то слева от Коулсона, и тот поспешил выступить вперед:
- Капитан Берроуз!
- Да, сэр? – среагировал на голос застигнутый врасплох Клинт, срывая с головы повязку и запихивая её в карман. Вытянулся по струнке, попытался спрятать за спиной лук.
- Вы помните вашу основную миссию? – подавив приступ умиления, строго спросил Коулсон.
- Так точно, сэр!
- И вы помните, что мы покидаем базу в ближайшее время?
- Так точно, сэр!
- Тогда будьте любезны прекратить этот балаган и не саботировать работу служащих.
- Слушаюсь, сэр!
Коулсон нашел подобную сговорчивость подозрительной, но ничего конкретного предъявить в претензию стоявшему по стойке смирно Клинту было нельзя, и он стал пробираться обратно через разочарованно загудевших солдат. Если это не прекратить, кончится всё рано или поздно тем, что кто-нибудь из желающих «попробовать» превратит кого-нибудь из желающих побыть мишенью в Святого Себастьяна. Из лука Бартона, да. Вот великолепная возможность отличиться на первом же доверенном ему задании.
Через пару минут Клинт догнал его и пошел следом, действуя Коулсону на нервы аурой виноватого молчания. В лагере стали зажигаться яркие фонари прожекторного типа, кто-то уже разводил костер.
- Горе ты моё луковое, почему тебя ни на секунду нельзя оставить? – обернулся Фил. Бартон радостно ускорил шаг, зашагал рядом.
- Я просто хотел пострелять, не думал, что будет такой успех.
Не думал он, как же.
- Они классные, правда. У них тут вообще с развлечениями сейчас туго, если не считать какой-то местной травки и разговоров с оставшимися дома семьями по диким тарифам. Фил, я тут подумал…
- Неожиданно.
- Ребята хотят узнать, как там дома дела, - Клинт проводил взглядом проехавший мимо с грохотом Хаммер, отмахнулся от поднявшейся пыли. – Мы можем улететь завтра?
Мысленно чертыхнувшись, Коулсон остановился. Вот как знал.
- Бартон, я уже предупредил пилотов и даже сказал Фьюри, во сколько мы прилетим.
- Ну ты же можешь всех перепредупредить по новой. Они предложили мне посидеть с ними, выпить, поговорить по душам, поделиться новостями. Черт возьми, Фил, ты этих ребят видел вообще? Никто из них не может быть уверен даже в том, что доживет до послезавтра.
- Бартон.
- А еще ко мне подошли два таких высоких атлетически сложенных офицера, отдаленно напоминающих Капитана Америку, предложили присоединиться к ним в их палатке и пообещали, что не дадут скучать.
- Твою мать, Клинт, - Коулсон закрыл глаза, досчитал до пяти, открыл. - Ты серьезно думаешь, что это достаточно убедительный для меня повод позволить тебе остаться здесь на ночь?
- Нет, это я просто так тебе сказал. Основной мой тезис был про не доживут до послезавтра. Фил, я просто хотел посидеть с ними один вечер. Мааааам?
Никакие специально рассчитанные на вызывание умилительных эмоций детские мультики не шли в сравнение с молящими глазами агента Бартона. Это было его личное оружие, которое он пускал в ход в общении с Коулсоном при любом удобном случае. Фил с сомнением оглянулся на разбредающихся по палаткам солдат – в поле зрения горело уже три костра, и лица сидящих вокруг подсвечивались дергающимся красным светом от прыгающего пламени. Определенно, во всем этом присутствовал какой-то налет обреченности.
- Ладно, вылетим завтра на рассвете, - сдался он, уступив умоляющему взгляду. Бартон расцвел улыбкой и, кажется, хотел кинуться обниматься на глазах у изумленной публики. Коулсон перехватил его руки и, резко завернув их за спину, наклонился к уху:
- Учти, если ты примешь приглашение офицеров, я тебе лично обещаю, что они не доживут до послезавтра.

[Гость]

Глава 3.

Глава 3.
Взрыв был такой мощности, что Коулсона швырнуло куда-то вниз, с силой приложило о брезентовый пол и вдобавок придавило сверху чем-то тяжелым. Звон в ушах сменился тугой тишиной, Коулсон, ошалело моргая, попытался выбраться из-под завала. Мысли понеслись лихорадочным потоком. В неверном мерцающем свете он с трудом разглядел, что на него опрокинулась двухместная койка, на верхнем этаже которой он безмятежно спал всего несколько секунд назад. Дернувшись, он почувствовал, что за что-то зацепилась футболка, стесняя движения. Взяв себя в руки, он приподнял тяжелую железную конструкцию, отшвырнул её в сторону и рывком вскочил на ноги. Всё в палатке оказалось перевернутым вверх дном, дальний край брезентового потолка обрушился вниз. До сознания стали долетать глухие, как будто очень далекие автоматные очереди. Коулсон рванул к выходу, не обращая внимания на кружащуюся голову, и не сразу заметил, как в прорехе между порвавшимися краями палатки пылает оранжевое небо. Сердце, отбивающее какой-то совершенно дикий ритм, вдруг пропустило удар, и Коулсон пошатнулся от страшной, катастрофической мысли.
Бартон.

Клинт метался от палатки к палатке со всей возможной при преодолении полосы препятствий скоростью. Внутри и снаружи творился настоящий ад - алкоголь еще не окончательно выветрился из головы, от зарева пожара стало светло, как днем, а от красного оттенка света в сознании вмиг оживали все фильмы про апокалипсис и конец света. Дым разъедал глаза, вокруг падали осколки взорвавшейся техники, то и дело за спиной взрывались брошенные боеприпасы. Солдаты носились в панике, кто-то стрелял из автоматов, в кого – Бартон не видел. Он успел только краем глаза заметить, во что превратился эпицентр взрыва, и ему хватило, чтобы рвануть оттуда как можно дальше. В ту сторону, где, как ему смутно припоминалось, должен был находиться Фил – всё остальное сейчас не имело никакого значения.
Дезориентированный, с запекшейся на виске кровью, частично оглушенный и контуженный, петляющий зайцем между палаток лучник даже не сразу сообразил, кто эти бородатые вооруженные люди, всё чаще попадающиеся навстречу, пока посланная одним из них очередь только чудом не прошила лучника насквозь, оцарапав плечо обжигающей болью. Бартон непонимающе посмотрел на капающую с локтя кровь и только тут пришел в себя достаточно, чтобы резко откатиться за ближайший опрокинутый металлический ящик и спрятать голову. Над ящиком просвистела еще одна очередь, пара пуль попала по металлической крышке, оставив внушительные вмятины.
Действуя на молниеносном автоматизме, Клинт одним движением привел лук в боевую готовность, наложил на тетиву первую попавшуюся в колчане стрелу, одновременно приподнимаясь из положения лежа на колено – и нападавший, дернувшись, рухнул на землю, придавив собой какого-то раненного солдата. Справа застрекотал пулемет, взвился к небу отчаянный мужской крик, словно эхом повторился где-то за спиной. На земле только в поле зрения лежало пять трупов, а перед глазами всё еще стояло то, что осталось от тех несчастных, кто оказался ближе к взрыву. Бартон, тяжело дыша, огляделся, пытаясь хоть немного разобраться в этой бойне и соорентироваться. Перевел взгляд с оставшегося сзади эпицентра пожара на торчащие впереди антенны. От внезапного озарения ему вмиг стало очень жарко, а потом – очень холодно.
Лаборатория.
Это была только лаборатория.
Но раз тут боевики, может быть, они надеяться сохранить материал, обойтись меньшей кровью? Может быть, если им удастся вывести из строя технику…
- Клинт! – этот голос он узнал бы даже во время ядерной атаки. Гигантское цунами облегчения смыло пугающие мысли о предстоящем, Клинт кинулся на голос. Вовремя.
Из-за поворота за спиной пробирающегося от командного пункта Коулсона из дыма вышел огромный замотанный по самые глаза человек с оружием наизготовку. Смазанным почти неразличимым для глаза движением Бартон вскинул лук, на выдохе спустил тетиву.
На лице находящего прямо напротив Фила не дрогнула ни одна мышца.
Десятая, сотая доля секунды – стрела пролетела в сантиметре от уха Коулсона и впилась человеку в закрытый тканью лоб. Тот упал не сразу – будто раздумывал, стоит ли ему это делать, и Клинт вдруг испугался, что он сможет еще выстрелить. В камуфляжных брюках и футболке совершенно не отличимый от прочих солдат Коулсон, не тратя время, метнулся к Бартону:
- С той стороны всё перекрыто, они идут рядами и расстреливают всех, кто попадается на пути. Что у тебя с рукой?
- Царапина, ерунда.
Мимо с криками пробежали трое солдат, за ними еще один тащил раненного товарища. Кто-то гаркал приказы, но толку от этого было ноль. На базе царил абсолютный, концентрированный хаос.
- Что взорвалось? – крикнул Коулсон, потащив Бартона куда-то в сторону по касательной к пожару. - Наши образцы?
Клинт кивнул, решив отложить отвратительную правду на потом.
- Это была только лаборатория, основная часть в оружейной, если они…
- Ясно, выбора у нас не много, - Фил, кинув быстрый взгляд направо, шагнул в сторону, принимая стойку – три выстрела из незнакомой Бартону беретты прозвучали так быстро, как будто были выпущены из автомата. Клинту даже не надо было оборачиваться, чтобы понять, что тремя боевиками стало меньше. Кто-то из них из последних сил нажал на курок, пули с глухим стуком впились в землю, и тут же в воздухе стал нарастать странный механический гул, от которого у Клинта заныло под ложечкой.
- Блять, - тихо процедил Коулсон. Впрочем, Бартон не был уверен, что ему это не показалось – от прилива адреналина в крови почти не чувствовалась боль, но он стал как-то странно выпадать из реальности, словно сознание пыталось самоустраниться от происходящего вокруг. Это было очень, очень невовремя.
- Куда мы…
- К городу.
У Клинта быстро кончились стрелы, Коулсон подбирал в буквально смысле валяющееся на дороге оружие и бросал, как только патроны заканчивались. Тех из боевиков, кто умудрялся подобраться ближе, Бартон быстро вырубал вручную – эти люди не было толком обучены драться. За пределами базы дышать было легче, однако количество курсирующего вокруг транспорта арабов внушало опасения в том, смогут ли они вообще добраться до белеющих метрах в пятистах ворот.
Коулсон спрятался за чудом все еще стоявшей брезентовой стенкой какой-то из палаток, утащил за собой Бартона.
- Как там твои занятия по левитации? – мимоходом поинтересовался он, обыскивая чей-то безголовый труп на предмет оружия. Футболка на кураторе была безнадежно порвана, на штанах темнела грязь и кровь, к счастью, не его. Бартон с облегчением опустился на пол, потер лицо руками, размазав кровь, пот и грязь. Опустевший колчан, повисший на одном уцелевшем ремне, уткнулся в землю.
- Пока не преуспел. Как и в достижении невидимости.
- Через пару минут с севера от аэродрома подойдет американская техника, будет проще.
- Откуда ты знаешь?
- Слышал. Ты как? – Коулсон присел рядом с Бартоном, поймал его взгляд. Клинт почувствовал, как от светящейся в серых глазах заботы отступает сумасводящее внутреннее напряжение, что-то рывками отпускает внутри, подводя его к детскому состоянию нашкодившего ребенка. Огромное темное нависшее над ним невидимое вдруг представилось настолько четко и объемно, что Клинту стало страшно.
Фил коснулся пальцами его щеки, наклонился ниже, поцеловал бережно и успокаивающе. В пересохшем рту возник металлический привкус крови.
- Фил, это моя вина.
- Прекрати. Никто не мог знать. В конце концов, это твоё первое серьезное задание, поэтому ответственность лежит на мне, и поверь мне, я её очень хорошо чувствую. Я вытащу тебя отсюда.
- Ты не понимаешь, я…
- Тихо! – Коулсон рывком поднялся, вслушиваясь в звуки приближающихся моторов. Тут же, как по команде, раздались хриплые крики на арабском, затрещали выстрелы, взвизгнули тормоза. Дикий скрежет металла, глухой удар столкновения. Снова выстрелы. Кто-то из солдат пробежал мимо, то ли помочь подошедшим, то ли тоже надеясь укрыться в городе.
- Пошли, - скомандовал Коулсон, отгибая полог. – Надо как можно быстрее добраться до города, там удастся затеряться. Не строй из себя героя, ты не проживешь и минуты. В драки лезть только в самом крайнем случае. Понял?
- Так точно, - устало отозвался Бартон, поднимаясь на ноги.

[Гость]

Один перевернутый джип горел, придавив своим массивом раненных солдат, еще с троих велся ожесточенный обстрел. Техника боевиков уступала в бронировке, но брала маневренностью, и отвечали они столь же шквальным огнем. За джипами ползло что-то угрожающее, едва различимое в дерганом свете огня и выстрелов – Клинт смутно припомнил, что видел это утром на аэродроме.
Всего лишь этим утром.
Они могли бы улететь вечером. Ничего бы не случилось. Пятьсот человек штата, боже, пятьсот человек! Сколько из них выживут?..
- Клинт, не спи!
Пригнувшись, лучник кинулся вслед за Коулсоном между трассой и ставшей чисто формальной границей базы. Темнота играла на руку, однако сказать, что ему было комфортно без какого бы то ни было оружия на открытом пространстве рядом с лютыми арабами, было бы несколько преувеличенно.
От грохота выстрелов закладывало уши, пот застилал глаза. С базы всё еще летели крики, где-то неподалеку взрывались канистры и бочки с горючим. В десяти метрах перед ними на дорогу выбежал один из боевиков, за ним буквально вывалились еще двое. Клинт на ходу оглянулся – за ними из месива, в которое превратилась база, появлялись новые и новые арабы.
- Они собираются взрывать оружейный склад! – долетел откуда-то крик Коулсона. Бартон обернулся – и время замерло.
Весь угол обзора свелся к одной-единственной точке, находящейся в дуле направленного на них автомата. Автомат, скорее всего, принадлежал стоящему на дороге в пяти метрах боевика, но Клинт его уже не видел. Тело среагировало быстрее сознания, метнувшись вперед, пытаясь преодолеть скорость пули. У зависшего во времени Клинта темным всполохом в голове пролетела мысль о том, что он не успеет.
Через бесконечно долгую секунду в сознание пробилась ослепительная выворачивающая боль – и спираль времени с облегчением раскрутилось в обратную сторону. Бартон почувствовал, как его повернули, моргнул, увидел прямо перед собой ошеломленное лицо Коулсона. Коулсон что-то беззвучно кричал.
Клинту вдруг стало необычайно легко. Он попытался спросить, не задело ли Фила, но не получилось – что-то мешало в глубине груди. Зажмурившись от внезапного приступа дурноты, Клинт пошатнулся и непременно упал бы, если бы не надежные руки куратора.
- Клинт, какого черта! – донеслось как сквозь вату, мутное изображение встряхнулось. Включился звук, полоснув по ушам грохотом выстрелов. – Ты идиот!
Не в силах говорить, Бартон кивнул, охотно соглашаясь. Повернул голову, увидел, что стрелявший лежит в луже крови – достал кто-то из джипов. Клинт Бартон не был уверен, верит ли он в бога, но на всякий случай искренне поблагодарил.
Коулсон перекинул его руку себе через плечо, обнял за талию, чуть ли не взвалил на себя. Потащил дальше.
- Фил…
- Если ты хочешь сказать, чтобы я тебя бросил и спасался сам, заткнись. Господи, Клинт. Какого хрена?!
- Потому что ты, - с трудом сформулировал мысль уплывающий Коулсон. – Я могу идти.
Боль серной кислотой разливалась по телу, выгрызая способность здраво воспринимать реальность. Бартон поднял голову – до ворот оставалось не больше двухсот метров. Надо идти.

Никогда еще в жизни агента Фила Коулсона всепоглощающее чувство любви не выражалось столь точно и полно таким разнообразием нецензурных выражений. Он пытался сохранять спокойствие всё это время, как того требовал статус агента особого назначения, но от зрелища закрывающего его своим телом Бартона все его самообладание рухнуло, как карточный домик.
Его так отшвырнуло, что он налетел спиной на Коулсона. Налетел и осел в руках. Улыбаясь. Санта-Мария-Дель-Пополо, как, КАК можно улыбаться, получив пули в грудь?
При беглом осмотре на ходу оказалось, что из трех пуль жилетка перехватила две, одна всё же вклинилась меж плотно подогнанных кевларовых пластин. На темной ткани не было заметно крови, но красные капли оставались следом на асфальте. Сцепив зубы, Фил больше не думал о том, что он будет делать, если их кто-нибудь попробует достать, он просто стремился к воротам всей своей сущностью. Сзади продолжали грохотать выстрелы. Земля ежеминутно вздрагивала от странных хлопков, в происхождении которых уже не было времени разбираться. Мимо пробегали в сторону города какие-то силуэты, в которых уже невозможно было узнать своих или чужих. Вот-вот должен был взлететь на воздух оружейный склад. Коулсон сделал себе заметку на память – припомнить, были ли в его жизни ситуации хуже.
И всё же у них получилось. Преодолев ворота, возле которых теперь валялись обезвреженные перевернутые машины постов, он кинул быстрый взгляд за спину - в их сторону бежали уцелевшие боевики, рассчитывающие укрыться от взрыва за стенами города. Разворачивались джипы, рискуя подставиться стреляющим американцам. Поняв, что счет идет на минуты, Коулсон собрал все силы и потащил еле переставляющего ноги Бартона куда-то направо в узкий неосвещенный переулок, еле втиснувшись между близко стоящими стенами. За Клинтом на одной из них протянулась смазанная красная полоса, лук и ставший бесполезным колчан едва не сорвались со спины. Двор, еще какие-то арки, встретиться глазами с испуганным солдатом, пытающегося спрятаться в подвале, вжаться в тень, пропустить несущихся мимо арабов, снова в переулки… Всё вокруг потеряло смысл, в голове в унисон с сердцем билось «Дальше, дальше, дальше». Когда он на исходе сил повернул в какой-то узкий отросток улицы, оказавшийся тупиком, в воздухе что-то неуловимо изменилось. Почти незаметно, но Коулсон замер, на всякий случай прикрывая тихо сползающего по стенке Бартона.
А через пару секунд прогремел взрыв. Если говорить точнее, он не прогремел, а будто бы толкнулся в уши изнутри головы – так сильно, что Фил почти физически почувствовал выгнувшиеся барабанные перепонки. В глазах потемнело, голова загудела как при уходе в воду на пятиметровую глубину. Сверху посыпались вылетевшие из окон стекла, Фил на автомате закрыл собой осевшего лучника. Помотал головой, приходя в себя. Вокруг раздавались крики, кто-то из мирных жителей высовывался из окон, а на стенах плясали отблески пожара, превосходящего предыдущий в пять раз. В асфальт возле ближайшего дома врезалась составная часть неопознаваемого механизма, чуть подальше стали падать более мелкие осколки. Кусок горящей пластмассы врезался в ветви высохшего деревца у дома напротив, на землю посыпались искры. Отдаленные взрывы накладывались один на другой – пламя пожирало боеприпасы.
Коулсон почувствовал соленый привкус на губах, поднес руку к лицу – от перепада давления кровь пошла носом. Клинт нехорошо закашлялся, не приходя в сознание, и из оставленной пулей дырки на жилетке красной дорожкой побежала уже не впитывающаяся кровь. Смотря сверху вниз на изломанную фигуру лучника, Коулсон вдруг осознал, что он смертельно устал. Просто смертельно. Что он просто сейчас сядет рядом и заснет, хотя бы на пять минут, просто чтобы отключиться от всего этого и проснуться в чистой постели, в безопасном месте, чувствуя на поясе привычную тяжесть обнимающей руки. Мысли тянули в спасительное забытье, затыкая голос разума.
От беззащитности Бартона и собственного бессилия к горлу подкатил непрошенный ком. Разом дали о себе знать все полученные травмы, от напряжения заныла каждая мышца. Он уже даже начал медленно сползать вниз по шершавой стенке, но тут рассеянный взгляд наткнулся на виднеющийся в узкую прорезь уходящей куда-то в глубину дворов улицы перевернутый американский джип, и это зрелище быстро вернуло его в чувство.
Давай, отключись прямо здесь, подпиши себе и ему смертный приговор. Они наверняка уже прочесывают улицы в поисках спрятавшихся. Вот эта автоматная очередь явно прозвучала где-то в соседнем квартале, и всего твоего кун-фу не хватит против их оружия.
Если тебе наплевать на себя, ты обязан ему.

[Гость]

Коулсон закрыл глаза и досчитал до десяти, глубоко вдыхая на каждый счет пропитанный гарью воздух. Буддийская методика успокоения подействовала – ровно настолько, чтобы он, бережно подхватив Клинта под мышки, толкнул спиной ближайшую же шаткую деревянную дверь, затащил его внутрь и аккуратно прислонил к стене. Прикрыв дверь, чтобы спрятать лучника от непрошеного внимания боевиков, он стал подниматься по лестнице, подсознательно держа себя в боевой готовности на случай, если придется драться с местными жителями. Но бог, насчет которого Фил Коулсон тоже пока толком не определился, или кто бы то ни было еще во второй раз проявил свою милость – задыхающийся от подъема и свинцовой усталости Коулсон встретил по пути только одну дверь, на третьем этаже, ведшую в разграбленную и заброшенную нору с обрушившимся полом. Назвать квартирой это язык не поворачивался. Этажом выше Коулсон обнаружил выход на чердак – комната не больше пятнадцати квадратных метров, внизу всё тот же выбеленный камень, сверху – самодельный деревянно-жестяной настил. Выломанная доска вместо окна. У стены притулился покосившийся столик, в углу какие-то сваленные в кучу полки, рассматривать нет времени.
Относительно чисто.
Относительно безопасно.
Мысль о том, что выбирать всё равно не приходится, Коулсон додумывал уже, кубарем скатываясь обратно. Как он умудрился дотащить окончательно потерявшего сознание Клинта наверх, он припоминал весьма смутно. Каждый вдох как наждачкой проезжался по пересохшему горлу. От жара слезились глаза. Потом он обнаружил себя на улице бегущим вдоль здания в сторону опрокинувшегося джипа, инстинктивно пригибаясь от тарахтящих где-то совсем рядом выстрелов. Эти звуки стали чем-то наподобие тикания настенных часов, а постоянные сигналы тревоги усыпляют. Думать сложно у Коулсона в таком состоянии не получалось, перед глазами стояло побледневшее до невозможного лицо Клинта.
Судя по траектории, если бы пули долетели до тела Коулсона, как минимум одна бы точно попала в сердце. От выстрелов Клинт отшатывается назад и толкается спиной в грудь Коулсона.
Улыбается.
Под перевернутым джипом лежал труп – точнее, две половины трупа. Еще одна кровавая полоса ползла по дороге метров пять в сторону и утыкалась во второй. Оба без оружия, оба – еще совсем ребята. Коулсон, прячась за корпусом машины от открытого пространства улицы, кое-как приоткрыл заднюю дверь, сунулся внутрь, силясь дотянуться до аптечки. Потом как-то сразу перед глазами появилась убегающая назад лестница, правую руку оттягивает початая пятилитровая бутылка воды, левая прижимает к груди завернутый в чью-то походную куртку деформированный чемоданчик.
Влетев на чердак и с разбегу рухнув перед Бартоном на колени, он приказал себе откинуть все ненужные мысли и полностью сконцентрироваться. Если он отключится сейчас, очнется уже в одиночестве, если очнется вообще. Плавающие перед глазами цветные пятна чуть поблекли, когда он позволил себе глоток драгоценной воды, еще часть ушла на то, чтобы вымыть руки.
Отыскав в аптечке спирт, он быстро растер его в ладонях и осторожно расстегнул простреленную жилетку. От открывшегося зрелища Коулсон вздрогнул даже несмотря на личную отстраненность от происходящего, острая спица отчаяния кольнула загрубевшее сердце.
Ватный тампон, спирт, - командовал чей-то менторский голос внутри. Осторожными движениями смыл залившую грудь кровь и увидел крупный растекающийся под иссиня-зеленой кожей синяк. Попытался прощупать ребра. Обнаружил два сломанных.
Два. Сломанных. Ребра.
А пуля внутри, - подтвердил голос. Надо вытаскивать.
Перерыв аптечку в поисках пинцета, он психанул и чуть не вывалил всё содержимое на пол, но вовремя взял себя в руки. Представил, что будет, если от боли Клинт вдруг очнется, и на всякий случай сел сверху, придавив вытянутые вдоль тела руки коленями.
Засела глубоко, от крови почти ничего не видно, пачкаются пальцы, скользят по металлу пинцета. У Бартона бледные от пыли разбитые в кровь губы и синяки по всему телу. Пуля разбила ключицу.
Капля пота скатилась по скуле и упала на едва заметно приподнимающуюся на вдохе грудь.
Вдох-выдох, дыши ровно, он жив, он всё еще жив. Ничего.
Он не знал, сколько времени у него ушло на то, чтобы вытащить сплющенный от удара кусочек свинца, чтобы попытаться поставить на место осколок ключицы, чтобы еще раз продезинфицировать рану и наложить тугую повязку, подложив ватные тампоны, которые, впрочем, тут же промокли. За окном продолжалась страшная какофония войны, один раз от взрыва вздрогнул пол и звякнули лежащие в аптечке ампулы. Кажется, какая-то часть Коулсона уже отключилась, осталось только действующее на автомате тело. Он методично обработал висок – длинная царапина под волосами, запекшаяся кровь – и задетое плечо. Осмотрел на предмет других проникающих ранений. Взял бутылку и, осторожно приподняв голову Бартона, постарался, чтобы хоть что-то попало внутрь. Постелил рядом притащенную куртку, чтобы тот не лежал на каменном полу. Кое-как перетащил, стараясь не потревожить раны.
А потом, как был, на коленях, отполз от Бартона назад, пока не уткнулся в стену. Привалившись к ней спиной, он вытянул ноги и уже безо всяких мыслей и эмоций просто сидел и смотрел на Клинта, пытаясь удержаться за счет этого за плавно ускользающую реальность. Отрубаться нельзя, если кто-то нагрянет – они будут беззащитнее котят.
Он по-прежнему дышит.
Выкарабкается.
Обязан выкарабкаться.

[Гость]

Глава 4.

Глава 4.
Он то проваливался в какую-то темную спасительную бесконечность, то невероятными усилиями выбирался обратно, чтобы приоткрыть глаза и убедиться, что Клинт по-прежнему лежит рядом. Оно накатывало, как накатывают на пляже волны, утягивало в глубину, и он снова и снова пытался выбраться на берег, держась за чувство долга, ответственности и всепоглощающей заботы. Где-то в отдалении мужской голос затянул заунывную мелодию, и оцепеневший мозг Коулсона далеко не сразу узнал в этом крик муллы. Время тянулось мучительно долго. Он даже толком не мог сказать, чего он ждет. Чего они ждут.
Окончательно вытащила его из этого состояния нагло ползающая по шее муха. Постепенно проснулись нервные окончания – жарко, душно, сухо. Тихо. В голову будто насыпали гвоздей. Фил кое-как разлепил глаза, с изрядной долей облегчения обнаружил, что со вчерашнего дня ничего на старом чердаке не поменялось. Кое-где солнечные лучи пробивались сквозь щели в крыше и вычерчивали на каменном полу светлые абстрактные полоски. Коулсон, собрав разбитое тело в кучу, подполз к Клинту и легким, почти невесомым прикосновением положил ему руку на грудь.
У Клинта вполне предсказуемо был жар. Часто дыша, лучник метался по подстеленной куртке – мышцы ходили буграми на руках и плечах, кожа покрылась мелкими каплями пота. Взяв Бартона за запястье, Коулсон насчитал не меньше ста пятидесяти в минуту. Коснулся губами лба. Тридцать девять, не меньше.
Под ставшими алыми перевязочными бинтами резала глаз выжженным на гладкой коже клеймом рана и огромный на полгруди поразительной палитры синяк. Меняя повязку, Коулсон поймал себя на том, что матерится. Вслух.
Угол обзора с чердака был небольшим, однако ходящих с завидной периодичностью по улице арабов видно было очень хорошо. У некоторых в руках было американское оружие, один раз мимо даже проехал захваченный джип. Конечно, ближайшие несколько дней они будут разыскивать укрывшихся в городе американцев с упорством одержимых своей идеей людей, оружие и припасы так же заберут себе. Судя по вчерашнему кошмару, база просто стерта с лица земли, таинственное оружие оказалось более чем действенным. Теперь Коулсон с обидной ясностью видел, что всё это – и обнаружение подвала, и захват заложника, и транспортировка ящиков – было подстроено от начала и до конца. Непонятно, правда, как тот умудрился выбраться из-под более чем надежной охраны, но это оставались уже мелочи. Может быть, он арабский ниндзя-смертник. Может быть, кто-нибудь помог.
Прячась в тени от случайного взгляда, устало прислонившийся к стене Коулсон смотрел на улицу и пытался выстроить в голове хоть какой-то алгоритм действий. Так всегда было спокойнее, даже если алгоритм, как сейчас, заключался в «1. Не высовываться, 2. Ждать, 3. Выжить». Чтобы чем-то занять себя, он разобрался в сваленной мебели и обнаружил за грудой полок и стульев с поломанными ножками дверь, ведущую на открытую крышу с высоким бортиком со стороны выходящего на улицу «фасада» здания. Прижавшись к нему спиной, Коулсон отработанно оценил ситуацию – соседнее здание от силы двухэтажное, до крыши слишком далеко; за ним есть пара трехэтажных с покатой крышей, чуть подальше возвышается что-то крупное, и оттуда, пожалуй, прекрасно просматривается эта крыша, и это плохо. Других высоких точек в зоне досягаемости вроде бы нет. Какое-то время поразмышляв, стоит ли выглядывать на улицу, Коулсон всё-таки осторожно высунулся, и тут же наткнулся взглядом на стоящего внизу на соседней стороне улицы грязного худого мальчишку с мячом. Проклятый мальчишка смотрел прямо на него, раскрыв от удивления рот.
Выругавшись, Фил со скоростью света исчез за бортиком и распластался по крыше. Вся кровь, судя по звукам, теперь циркулировала только в голове. Ладно, Фил, ладно, есть три варианта. Первый – он тебя увидел и уже сообщает об этом первому же встречному боевику, боевик идет сюда, и хорошо если один. Нежелательный вариант. Второй – он тебя увидел, но по какой-то своей мальчишеской причине не сообщает боевику. Третий – он тебя не увидел вообще, и уже убежал играть дальше в свой маленький треклятый мячик. Кстати, подумай, где ты будешь брать воду с твоим лицом американского клерка средней руки. И еду. И бинты, когда кончатся эти. И… Почувствовав, как катастрофические мысли катятся снежным комом, стремительно ускоряясь и разрастаясь, Фил зажмурился и ощутимо приложился головой о жесткий камень. Стало полегче.
Всё под контролем.
Всё. Под. Контролем.
Под палящим солнцем он чувствовал себя жарящимся на сковородке угрем. Прошло пара минут или полчаса, сосредоточиться никак не получалось, но ни мальчишки, ни арабов с автоматами через плечо так и не появилось. Слишком утомленный, чтобы радоваться, он отполз обратно в спасительную прохладу чердака. Стащив на первый этаж пару полок, забаррикадировал дверь на случай незваных гостей. От пыли и засохшей крови кожа неприятно зудела, но тратить воду на мытье было бы непростительной роскошью.
Какова вероятность, что где-то в этом городе есть убежища спрятавшихся солдат со всем необходимым? – по привычке продолжал высчитывать привыкший к анализу мозг Коулсона. Какова вероятность, что кто-нибудь в этом городе будет столь любезен, что приютит двух янки? Какова вероятность, что он сможет пройти незамеченным хотя бы квартал?
Какова вообще процентная вероятность выживания в такой ситуации?
Чувство времени потерялось. Функции организма отказывали одна за другой, избавляясь от балласта, чтобы удержаться в сознании. Окончательно отказали эмоции, в виски вкручивались ржавые шурупы мигрени. Он поменял еще три повязки, прежде чем кончились бинты, в последний раз заметил, что от утомления начинают подрагивать пальцы. Подходили к концу обезболивающие. С улицы периодически долетал приглушенный расстоянием рев мотора, чьи-то голоса, лай собак – совершенно обычная жизнь, от которой внутри делало невообразимо пусто. Он часами сидел на полу возле Бартона, держа горячую голову в руках, и смотрел сверху вниз на заострившиеся черты лица. Сначала голод еще давал о себе знать, потом пропало даже это ощущение, и Коулсон прекрасно знал, что ничего хорошего в этом нет. Заканчивалась вода.
Бартон искренне считал, что безвыходных ситуаций не бывает. Считает, - поправлял сам себя Коулсон. – По-прежнему считает. Сидеть на чердаке во враждебном городе, смотря на то, как самый дорогой на свете человек, человек, ради которого ты без раздумий отказался бы от всего, истекает кровью – чем не Кобаяши Мару? Что это вообще за идиотизм – давать агенту заведомо непроходимое задание? С какой вообще стати ему необходимо смиряться с этой безвыходностью?
В очередной раз выбравшись из прострации, он обнаружил, что на чердаке темно – видимо, солнце уже зашло. Дотянулся до бутылки и понял, что та пуста. Ну вот, собственно, и всё.
Мелькнула мысль о том что на улице ночь, можно попытаться выйти и найти еще, но он продолжал сидеть, оттягивая тот момент, когда придется подниматься на ноги и совершать какие-то еще более сложные движения. Темнота укутывала и усыпляла, а у него кончились уже даже те силы, которые всегда лежали в уголке с табличкой «Самый-самый неприкосновенный запас сил агента Коулсона на случай ядерной войны». Где-то в глубине головы промелькнула мысль о том, каково было Капитану провести столько лет во льдах и был ли он всё это время без…
- Похоже, задание оказалось интереснее, чем можно было предположить?
…сознания.
Что это было?..

- Я совсем не похож на Уилла Берроуза. У мишени стоял не ты, и я всё же умею стрелять, в отличие от него. Вот. Я давно хотел сказать, но всё случая не предоставлялось.
- Клинт, ты…
- Только зря ты мне это сказал. Мне всё время теперь снится, что я в тебя попадаю. Ну, промахиваюсь. И знаешь. Это настолько страшно, что… До сумасшествия страшно, в общем.
- Ты хоть примерно представляешь, в какое дерьмо мы вляпались?
- Мы оба живы, ты не ранен – значит, не такое уж это и дерьмо.
- Это временно.
Всё вокруг как-то прояснилось, и Фил уже готов был списать это на причуды собственного восприятия, пока не понял, что снаружи светлеет небо. Он лежал на голом полу, вытянув ноги в другую сторону, головой к голове Клинта, касаясь макушкой сильного горячего плеча. Лежал и тупо пялился на пересечения потолочных досок. Пересечения накладывались друг на друга, переплетались и гипнотизировали. Двигаться уже получалось с трудом, говорить еще как-то, а внутри ворочалось что-то большое и мягкое, как будто в нём сворачивался клубком пушистый кот. Вообще, хотелось молчать и слушать, и чтобы Клинт говорил еще, говорил как можно больше. Голос у того был хриплый, но черт побери, он улыбался.
Этот балбес снова улыбался.
- Клинт, база стерта с лица земли. Никто из наших не знает, что мы выжили, потому что выжить там было нереально. В городе боевики, перерывающие все укромные места в поисках оставшихся в живых американцев. У нас нет связи, нет денег, нет оружия, еды, даже воды нет. Мы не можем выходить на улицу. Мы не можем просить что бы то ни было у мирных жителей, потому что они и так не горели к нам страстью, а теперь они еще и напуганы повстанцами. У меня кончились спирт и бинты и…
Он не договорил - голова повернулась, подчиняясь мягкому движению чужой руки, и слова спасовали перед сухими обветренными губами. Клинт целовал его решительно и спокойно – прямо так, вверх ногами – и было в этом что-то очень неожиданное и очень правильное, как внезапно пришедший в голову правильный ответ на сложную головоломку.
Никаких ассоциаций с живительным родником или источником бесконечной энергии, всё слишком просто и устало, и даже немного больно, но это было именно то, что ему было нужно. В какой-то момент Фил понял, что из всего тела чувствует только губы. Слова добрались до сознания уже расплывчатые, с ускользающим смыслом.
- Всё будет хорошо, слышишь? Отдохни.
А ты? – попытался спросить Коулсон, но, кажется, вслух так и не выговорил.
- Я в норме. Спи. Твоя очередь отдыхать.

[Гость]

Фил проснулся от звонкого крика – на улице играли дети. Первым, что он увидел, были две взгроможденные друг на друга круглые буханки хлеба забавной плоской формы. Попялившись на них пару секунд, агент решил, что всё еще спит, снова закрыл глаза и еще на всякий случай ущипнул за руку. Однако хлебная пирамида никуда не делась. Проведя ошеломленный взглядом дальше, он обнаружил: три стоящие у стены бутылки с прозрачной водой; расстеленный на полу большой клетчатый платок; груду чего-то мелкого и коричневого на платке; кучу белого тряпья; еще одну хлебную лепешку, уже изрядно покусанную; и, как апофеоз нереальности, сидящего у стены Бартона в незнакомой потрепанной расстегнутой рубашке. В руках Бартон крутил тускло поблескивающий боевой нож и в данный момент рассматривал рукоять. Заметив, что Коулсон проснулся, просиял улыбкой:
- Доброе утро. Точнее, вечер.
- Какого черта? – вырвалось у приподнявшегося на локте Коулсона, который заподозрил у себя повреждение рассудка. - Откуда это?
- Пока ты спал, к нам заходила волшебная фея.
- Бартон!
Клинт помолчал, крутя в руках нож. Нехотя признался:
- Украл.
Коулсон открыл рот, чтобы что-то сказать, и даже вроде бы сформулировал мысль, но спросил совсем другое:
- Как ты вообще смог встать?!
- У меня не было выбора.
- Как тебя не засекли на улице?
- Я был в арафатке.
- А откуда…
- Тоже украл. Боги, Фил, не делай вид, что это тебя так удивляет. Надеюсь, ты не собираешься мне читать лекции про «не укради» и моральный облик американского патриота?
Коулсон, подумав пару секунд, признал, что действительно не собирается. Ужаснулся, представив, что станет с его моральными установками к концу этого приключения. Если у него вообще будет конец.
Он сел, потер глаза руками. Получивший свою дозу полноценного сна организм соображал, смотрел, слушал и ощущал на порядок лучше. Руки сами дотянулись до бутылки, от ощущения текущей по пересохшему горлу холодной воды по коже побежали мурашки. Коулсон сходу выпил добрый литр, плеснул на лицо.
- Клинт, это всё прекрасно. Но гораздо больше меня в данный момент волнует, что, пока я спал, ты вышел из дома и шатался по улицам, подвергаясь опасности быть разоблаченным в любой момент.
- Фиил.
- И не просто незаметно шатался, а опустошал чьи-то лавки и бельевые веревки.
- Фиииил.
- А вот было бы весело, - никак не мог заставить себя замолчать Коулсон, голос против воли набирал силу. - Если я просыпаюсь, а тебя нет. Нигде нет. И я бегу вниз и, конечно, тебя не нахожу, а на тебе уже за три квартала отсюда вырезают звезду с полумесяцем!
- Ну я же тут, - Бартон смотрел исподлобья, свесив руки с подтянутых. Фил какое-то время смотрел на него в упор, потом понял, что это бесполезно – как понимал всегда. Он может говорить что угодно, Клинт не воспринимает слова. Клинт живет на уровне каких-то животных эмоций и естественных рефлексов. Выдохнул, с воздухом отпуская охвативший от воображаемой картины страх:
- Обещай больше так не делать.
- Обещаю. Кушай булочку, она вкусная.
«Булочка» пятнадцати сантиметров в диаметре исчезла как-то слишком уж быстро, так, что Коулсон даже толком не почувствовал, что именно он ел. Вроде бы там был тмин. Клинт кивнул ему на вторую:
- Это твои, я уже поел, - достал из заднего кармана брюк помятую пачку сигарет. – Будешь?
- Спрашиваешь.
- Тут еще финики есть.
- Как ты умудрился украсть финики?
- Я украл деньги и честно купил финика на базаре! И еще бинты. И фонарик. Огнестрельное оружие так легко не стащишь, они следят, зато вот… я тебе тоже притащил, - Клинт вытащил из-за голенища и катнул по полу еще один нож, с лезвием в длину не больше ладони. Коулсон поймал, взвесил в руке. Не вставая, отвел локоть в сторону, крутанул запястьем, навскидку метнул в оранжевый круг пробивающегося сквозь доски закатного луча на стене. Несмотря на то, что он почти не прикладывал усилий, нож ушел в рыхлое дерево по самую рукоятку точно посередине светлого пятна.
- Я говорил тебе, что я тебя люблю? – смотря на торчащий из стены нож, светским тоном осведомился Клинт.
- Каждый божий день.
- Скажу еще раз. Я люблю тебя, Фил Коулсон.

Фил с наслаждением затягивался какой-то дрянной арабской сигаретой, вдыхая горьковатый дым, и чувствовал себя почти счастливым. И глупым, по этому же поводу.
- У меня для тебя три подарка, - Бартон подтащил к себе валяющийся без дела у стены пустой колчан, сунул внутрь руку. Куратор скептически поднял брови:
- Он висел на тебе на одном ремне и только чудом не потерялся по дороге.
- Но не потерялся же, - логично возразил лучник, вытаскивая какую-то скрученную бумагу из импровизированного тубуса. Это были его привычные возражения – «но я же выжил», «но он же не потерялся», «но ничего же не случилось». Иногда с Бартоном вообще невозможно было разговаривать, доводам рассудка не получалось пробиться через непроходимую убедительность этих аргументов.
Подобравшись к Коулсону, Бартон раскрутил сложенную вдвое помятую бумагу и расправил её на полу. Карта. Карта города.
- Святые крокодилы, откуда у тебя это?!
- Сунул к себе еще до шухера, хотел прикинуть возможные места базирования бандитов, - смутился лучник. – Думал, если что, подсказать ребятам… Ну, с точки зрения подъездов, дорог, все дела…
- Подсказать профессиональным военным по карте, которую они уже наизусть выучили. Святая наивность, ей-богу. А это что? – Фил ткнул пальцем в краснеющее пятно в юго-восточном квадрате города.
- Это мы, я сориентировался там, на улице. Прости, у меня не было ручки.
Фил отдернул руку. За неимением ручки отметить расположение кровью. Да действительно. Почему бы нет.
- Клинт, ты больной.
- Я знаю. Спорим, сейчас ты удивишься еще сильнее? – Бартон снова сунул руку в колчан, и Коулсон мысленно приготовился к чему угодно от портативного Тардиса до ядерной кнопки. Но всё равно, увидев едва светящийся голубой брикет, чуть не вскочил на ноги.
- БАРТОН, ТВОЮ МАТЬ!
- Круто, да?
- Оно что, всё время там было с тобой?!
- Ага.
- Ага. Хотя ты видел, как десять таких вот штуковин снесли нахер полбазы.
- Я её еще до этого сунул, вместе с картой. Пришел к складу, попросил самостоятельно выбрать один образец на сравнение с тем, что отдают нам, а потом забыл начисто.
- Забыл он. Он забыл. Господи, Клинт, ты невозможный человек!
У Коулсона в буквальном смысле не находилось слов. Он чувствовал себя человеком, пытающимся объяснить инопланетянину, почему ядерная бомба – это плохо. Кусок неведомого пластида примерно пять на десять сантиметров невозмутимо лежал на полу прямо перед ним, источая слабое серебристое сияние. Коулсон смотрел на него, как сапер в первый день работы, мысли скакали зайцами на батарейках. Таким можно взорвать целый гараж военной техники боевиков. Знать бы еще, что с ним надо делать. Поджигать? Охлаждать? Если разделить на кусочки, можно устроить несколько взрывов, отвлечь, попробовать пробиться за черту города. А дальше? Можно угрожать им, как гранатой с сорванной чекой, попытаться уйти. Нет, не вариант, снимет первый же снайпер. Нет, надо доставить это на базу ЩИТа, раз Ирак обладает оружием такой мощности. Неизвестная его реакция на металл, может, его и резать нельзя? Может быть, там что-то внутри?
Когда безответные вопросы появляются в голове Коулсона в такой концентрации, он начинает чувствовать себя крайне неуютно.
- Черт возьми, мы даже примерно не представляем, как оно активизируется. Может быть, от удара или от шумного звука. Или от яркого света. Мы могли подорваться сами к чертовой бабушке вместе со всем домом.
- Ну мы же не подорвались.
Коулсон беззвучно выругался.
- Задушу когда-нибудь, честное слово. Почему ты не рассказал мне раньше?
- Когда? Сначала я был в отключке, потом ты. Потом ты проснулся, и вот я тебе рассказываю. Ты что, сердишься?
Нет, ну это же невозможно. Это какие-то совершенно другие законы логики, недоступные его пониманию.
- Я боюсь, третий твой подарок я не переживу.
Вместо ответа Бартон залез в карман брюк и вытащил телефон. Протянул его Коулсону. Какая-то элементарная модель, старый заляпанный корпус, поцарапанный экран.
- Я не думаю, что у них тут есть какие-то системы фиксации радиосигналов или службы, куда можно придти и пожаловаться на пропажу телефона, чтобы там отследили его активацию. Я подумал, если…
- Клинт Бартон. Я люблю тебя.

[Гость]

Когда они наконец продрались сквозь дебри арабской вязи, международных соединений и сбоев связи, солнце уже скрылось за горизонтом, и единственным источником освещения осталось медленно угасающее небо. Коулсон опасался, что у среднестатистического жителя города Хаиль вряд ли окажется на телефоне достаточно средств, чтобы вести межатлантические переговоры, и оказался совершенно прав – после долгих гудков он успел услышать только «Фьюри слушает», когда связь прервалась. Механическая женщина забормотала что-то на арабском.
Чертыхнувшись, Коулсон убрал телефон от уха, задумчиво покрутил его в руках.
- И что теперь? – не выдержал Бартон.
- Это закрытый номер, известный кроме Фьюри только пяти людям, четверо из которых занимают весьма высокие посты в государственной системе Америки. Он не оставит этот звонок без…
Телефон разразился оглушительной режущей уши трелью, оба подпрыгнули от неожиданности. Подумав, что такими темпами их конспирация накроется медным тазом, Коулсон быстро поднял телефон к уху:
- Директор?
- Коулсон? – сквозь треск помех голос звучал не очень разборчиво, но вполне узнаваемо. – Черт побери, вы оба живы?
- Пока да, сэр. Но находимся в очень сложном положении.
- Мы уже пробили ваше местонахождение. Видели бы вы, что тут сейчас творится.
- При всем уважении, сэр…
- Не только у нас, они подняли шухер по всему миру. Генеральная Ассамблея ООН собирается на внесезонную сессию, на повестку дня ставится наличие на территории Ирака незаконного оружия подобной разрушительной мощи. НАТО подключилось, они уже мобилизуют отряды в помощь нашим, Министерство Иностранных Дел активизирует ВВС, периодически проскальзывают фразы типа «взорвать этот гадюшник к чертовой матери», несмотря на мирных жителей. Это похоже на начало войны. К вам стаскивают чуть ли не армию из ближайших военных частей, но никто не знает, есть ли у них еще запасы и что вообще происходит в городе.
- Это я могу вам сказать, сэр. Они захватили американское оружие и транспорт, патрулируют каждую улицу и добивают тех, кто еще остался. Не думаю, что мирные жители очень к ним благорасположены, скорее просто боятся. Я пару раз слышал вертолет, поэтому на всякий случай учитывайте всё, что состояло на учете этой базы. Вроде бы на аэродроме были какие-то из Старковских систем ПРО, можете не сомневаться, их направят на ваши самолеты при первом же приближении.
- Что с базой?
- Ничего. То есть в прямом смысле – там не осталось ровным счетом ничего. Захват был подстроен, террорист сумел сбежать из-под охраны и активировать оружие. Оно каким-то образом воздействует на перепады давления, может при взрыве на земле вывести из строя приборы воздушной техники. И еще, сэр… - Коулсон кинул быстрый взгляд на напряженно вслушивающегося в диалог Бартона. - У нас есть образец.
Просто поставил в известность, как и положено подчиненному. Дополнительный стимул к спасению. Простите за недоверие, но очень не хочется рисковать.
Фьюри помолчал.
- Агент Коулсон, я надеюсь, вы понимаете, что…
- Что в такой ситуации доставка его к вам имеет первостепенное значение и оправдывает любые средства. Прекрасно понимаю.
- Оставайтесь на связи. И держитесь, ребята. Мы вытащим вас оттуда, даю слово офицера.

Глава 5.

Глава 5.
Это была надежда. Конечно, рано или поздно сюда в любом случае нагрянули бы целые батальоны, вооруженные по последнему слову военной техники, но теперь они хотя бы знают, что ждать осталось недолго. Если их не накроют раньше.
- Сколько я провалялся?
- Два дня.
Клинт повел плечами, покачал головой:
- Не вяжется, судя по моему состоянию – три как минимум. У тебя где-то день потерялся.
Коулсон вспомнил, в каком состоянии он был первые дни, и не стал спорить.
- И да, кажется, я должен сказать тебе спасибо за то, что спас мне жизнь.
- Это ты спас мне жизнь, дурак. Я тебе еще должен.
Клинт отлип от стенки и подобрался к Коулсону. Улегшись, положил голову куратору на колени, вытянул длинные ноги.
- На мне заживает всё, как на собаке. Только повязки сам себе пока менять не могу, поможешь?
Коулсон смотрел сверху вниз в удивительно большие глаза, и думал о том, что поменять повязку – это меньшее, что он может сделать. И еще думал, что не придумано на свете таких действий, таких жестов и слов, чтобы выразить всю эту огромную любовь, которая бьется внутри вопреки всем законам и правилам, вот сейчас – особенно.
Нарушая вечернюю тишину, на улице вдруг заиграла тихая мелодия. Кто-то неподалеку играл на дудочке – играл неумело, но очень старательно. Серебристая невесомая мелодия перебегала с ноты на ноту, как вода небольшого водопада, добиралась до самого низа, чтобы затем вновь взлететь сразу на две октавы вверх и взвиться переливчатой трелью. Звук цеплялся за звук, как будто звенья одной цепочки, и стало вдруг совершенно ясно, что если еще что-то хорошее и осталось в почерневшем и обугленном мире, то это была вот эта вот мелодия, звучащая в сердце нашпигованного оружием и фанатичными убийцами города. От её трогательной простоты у Коулсона вдруг сжалось сердце, и всё внутри тоже как-то сжалось вокруг сердца. Почему-то стало сложно дышать.
Коулсон подумал, что для профессиональной составляющей агента Коулсона эта сентиментальность была совершенно недопустимой. Подумал еще и послал профессиональную составляющую к черту.
- Красиво, - прошептал Бартон, как будто боялся громким голосом вспугнуть неожиданное чудо. Тонкие оттенки мимики были недоступны Бартону, но куратор научился читать его глаза. Их выражение неуловимо изменилось, зрачки сузились.
- Кто-нибудь выжил? – наконец тихо спросил лучник. Коулсон провел рукой по ставшим жесткими волосам, растягивая время. Только сейчас он заметил, что рыжий цвет закатного неба напоминает зарево пожара.
- Фил?
- Не знаю. Вряд ли.

Лучник зажмурился, глубоко вдохнул. Какое-то время на чердаке царила тишина, склоняющая голову перед всё закручивающейся и завязывающейся мелодией, в которой он очень отчетливо слышал обличительные мотивы. На самом деле чувствовал он себя отнюдь не так позитивно, как пытался казаться – болела голова, каждый вдох давался с трудом, несмотря на львиную дозу обезболивающих из аптечки чей-то вскрытой за тридцать секунд машины. Но то, что сжирало изнутри, обретя форму в виде пятисот убитых солдат, было куда страшнее.
Наконец Клинт выдохнул, выпуская наружу наболевшее:
- Это моя вина.
Музыка оборвалась.
Коулсон, посмотрев в сторону окна, подавил вздох.
- Клинт, послушай. Мы действительно могли улететь тем вечером, это правда. Но нет никакой гарантии, что это вещество не взорвалось бы в самолете, а если…
- Но пятьсот…
- ..а если ты хочешь возразить, что тогда бы не погибли невинные американские ребята, я скажу тебе, что нет и никакой гарантии, что оно не взорвалось бы уже по прибытию, оставив вместо здания ЩИТа воронку, – безапелляционно закончил фразу Коулсон. – Кроме того, на самом деле виноват не ты, а люди, сторожившие этого неарабского террориста. Не такие уж они и профессионалы, раз такой толпой не уследили за одним.
Больше всего на свете Клинту хотелось верить этому голосу, но отвратительная правда была сильнее. У него росло стойкое ощущение, что он не заслужил того, чтобы лежать сейчас вот тут вот и чувствовать на голове и на груди успокаивающее тепло чужой ладони. Совесть призывала поведать правду сейчас и немедленно, но вместо этого он вызвал в голове картинку орущих стреляющих арабов – в конце концов, это они расстреливали застигнутых врасплох солдат в упор. В спины. В безоружных, в стоящих на коленях.
- Ублюдки.
- Поставь себя на их место. Нахождение американских войск в качестве миротворческих миссий до сих пор остается одним из самых спорных прецедентов международного права. Преимущественно из-за разногласий по поводу суверенной неприкосновенности территории, находящейся под юрисдикцией другого государства.
- Фииил, вот сейчас очень интересно, только я ничего не понял. Ты что, не осуждаешь их?
- Я осуждаю всех, кто использует подобные методы. Я просто говорю, что, если посмотреть на ситуацию их глазами, с учетом всех психологических особенностей, цель вполне оправдывает средства.
- Когда ты начинаешь говорить такими фразами, мне очень хочется сделать с тобой что-нибудь неприличное, чтобы ты вообще двух слов связать не мог.
Тонкие губы Фила расплылись в улыбке, Бартону заметно полегчало. Только сейчас он заметил, что солнце окончательно зашло, чердак погрузился в полумрак. Какой это день – пятый, шестой?
- Спать будем по очереди, - сказал Коулсон, выбираясь из-под Бартона, чтобы дотянуться до бинтов. - Давай, труженик невидимого фронта, я поменяю тебе повязку, и ты ляжешь.
У Коулсона бережные руки и до сумасшествия чуткие пальцы.

[Гость]

Клинт мечется во сне над служащей подстилкой курткой и взахлеб бормочет что-то неразборчивое. У него снова жар, кожа кажется просто неестественно обжигающей. Сидящий рядом Коулсон, не знающий, как помочь, то и дело трясет Бартона за плечи, чтобы тот проснулся – лучник замирает, распахивает безумные глаза, оглядывается вокруг и рушится обратно. Через десять минут относительной тишины всё начинается по новой.
Коулсон даже представить боялся, что видит перед собой Бартон, лично ему хватало одного этого зрелища, чтобы самому еще долго не заснуть. Волнение стучало по груди, как холодный медальон при беге. Разбуженный в очередной раз Клинт вдруг вскинул вверх руки, цепляясь в темноте за шею Филу, как за спасательный круг, и Коулсон почувствовал, что лучник дрожит мелкой дрожью. Прижимая к себе принявшего полусидящее положение Клинта, он пытался выловить из кружащегося в голове смерча мыслей хоть одну стоящую, но не придумал ничего лучше «Всё будет хорошо». Не успел сказать и её – тяжело дышащий Клинт вдруг впился в губы поцелуем, глубоким, умоляющим. Потянул за собой, откидываясь на спину, одной рукой попытался расстегивать ремень.
- Клинт, - вывернулся Коулсон, с трудом прерывая поцелуй. – Не надо.
- Надо, - как-то странно шепнул Бартон, будто его что-то душило. – Пожалуйста, Фил.
Он винит себя во всем, - сокрушенно понимает Фил. - Дрожит от ужаса и пытается перебить его какой-то другой достаточно сильной эмоцией. Он живет на уровне рефлексов и звериной интуиции.
Но с Бартоном в таком состоянии ему еще не приходилось иметь дела.
- Давай потом.
- Мне надо сейчас.
Темно, душно, тесно, резкие и дерганные движения, как будто Бартон всё еще не в сознании. Коулсон опустил руку ниже, задел сквозь ткань стоящий член – и Клинт шумно втягивает воздух, со стуком запрокинул голову.
- Клинт, успокойся. Что, черт возьми, с тобой творится?
- Я хочу тебя.
Нет, об этом и речи идти не может. Коулсон на ощупь расстегнул молнию на брюках Клинта, сунул внутрь руку, мягко обхватил член. Бартон вздрогнул как от удара током, зашелся всхлипом. Размеренно двигая рукой, Фил наклонился, целуя жадно хватающие воздух губы.
- Спокойно, ты слышишь меня? Успокойся. Я здесь.
Обычно это гипнотическое воздействие было эффективным, но сейчас Клинт будто пытался удержаться на грани, за которой была только бескрайняя и бесконечная пропасть отчаяния. Поймав гладящие его лицо пальцы губами, он резко вскидывал бедра в такт, хрипло стонал, прижимаясь к Филу как можно сильнее. Коулсон отчаянно пытался передать Бартону самоконтроль и спокойствие – хотя и то, и другое у самого явно подходили в концу. Из-за переполняющей его нежности и желания защитить Клинта от всего, что может представлять для того хоть какую-то угрозу, он даже не сразу сообразил, что его организм весьма предсказуемо среагировал на стоны выгибающегося Бартона.
Доведенному до предела Клинту хватило и пары минут. Натянутый, как тетива, он закричал бы слишком громко для спящего города, если бы Фил вовремя не заткнул ему рот. Протерев руку и Бартона куском чистого белеющего в темноте бинта, Коулсон аккуратно заправил брюки. Прислушался. Обессиленный распластавшийся на куртке Клинт дышал часто, но ровно. Постепенно дыхание замедлялась, становясь всё глубже.
Коулсон с облегчением сел обратно. С собой он уже давно научился справляться силой мысли.

В щелях в стене виднелись далекие тусклые звезды, от которых очень трудно было оторвать остановившийся взгляд. Судя по их расположению, эта стена выходила на север – ночью соорентироваться оказалось куда легче, чем он пытался это сделать днем.
- Фил? – позвал Бартон через пару минут, когда пульс более-менее успокоился, и жгучее чувство стыда за далекое и недавнее прошлое выместило все остальные чувства. Голос против воли звучал так, как будто он собирался признаваться как минимум в своей причастности к 9/11.
- М?
- Я с ним говорил.
- С к… - невидимый Коулсон осекся. – Клинт. Ты что, развязывал веревки?..
От его интонаций Бартону захотелось раствориться, аннигилироваться, дематериализоваться, растечься жидким Терминатором и незаметно просочиться сквозь пол. Вслед за упавшим с души камнем.
- Только одну, на правой руке. Мне надо было посмотреть, там татуировка на внутренней стороне плеча… Я завязал обратно сразу же, я клянусь. То есть тогда мог поклясться, что завязал не хуже, чем было.
- Бог мой, Бартон… - судя по звукам, Коулсон встал, прошелся до стены. Развернулся. – Но как? То есть зачем?..
- Я подумал, что смогу его…
- То есть какого черта, Клинт?!
- Я был пьян! – голос всё-таки сорвался. – Поверь мне, я очень, очень хорошо представляю последствия этого. Я их не просто представляю, я их чувствую, буквально всем телом. Я перевязал веревки, наверно, завязал их плохо, и дал ему шанс сбежать и взорвать эту херню. Из-за меня погибли сотни людей. У меня это таким каленым клеймом выжглось, что пули по сравнению с ним – фигня, просто фигня.
Он замолчал, мысленно умоляя куратора сказать хоть что-нибудь. Тот не издавал ни звука и не шевелился, отчего лучника вдруг посетила страшная абсурдная мысль о том, что он уже один на чердаке, что он всегда и был один.
- Фил?..
- Бартон. Подумай головой.
- С этим проблематично, - гоня неуместную улыбку облегчения, честно заметил Бартон.
- Они атаковали базу почти сразу после взрыва, значит, они были наготове и просто ждали этого сигнала. Это произошло бы так или иначе. Максимум, в чем ты можешь себя винить – что ты облегчил ему задачу по освобождению. И то вряд ли.
- …да. Может быть. Черт, я об этом не думал.
- Потому что ты вбил себе, что вся ответственность целиком лежит на тебе.
- Но я всё равно полез туда пьяный…
- Разговаривать. Видишь, если бы ты его избил до полусмерти, это принесло бы больше пользы, но кто об этом мог знать.
- Отлично, теперь я буду винить себя еще и в этом.
- Скажи мне. Ты узнал, кто это?
- Да.

На следующий день загоревшийся идеей партизанской войны Бартон убедил Коулсона, что им просто необходимо совершить вылазку в город – узнать расположение сил. Сначала куратор еще что-то говорил про спутниковую съемку, но Клинт наглядно объяснил ему, что никакая спутниковая съемка не сравнится с личным наблюдением. Сказал, что они будут передвигаться чрезвычайно осторожно. Добавил, что это жизненно важная информация для тех, кто будет прорываться в город. И еще состроил умоляющие горящие энтузиазмом глаза.
В общем, Коулсону ничего не оставалось, кроме как поменять Клинту повязку, убедившись в том, что рана зарубцевались, а синяк хоть чуть-чуть посветлел, напялить утащенные Бартоном вещи и вместе с ним спуститься вниз, под обжигающие лучи полуденного солнца.
Из-за зноя воздух загустел, в нем было трудно передвигаться, как будто тело встречало дополнительное сопротивление. Впрочем, думал Коулсон, может быть, это от того, что он несколько дней подряд безвылазно сидел на тесном чердаке без каких бы то ни было физических нагрузок. Клинт, уже знакомый с местностью, шел довольно бодро, не выбирая самые безлюдные переулки, и Филу пришлось признать, что в гутре распознать в них американцев было нереально. На улицах было душно и пыльно, призраками бродили закутанные по самые брови мужчины и женщины, и от блеклости выцветших тканей становилось почему-то особенно тоскливо. Окна в домах были открыты нараспашку – где-то всё еще стояли голые рамы, лишившиеся стекол во время большого взрыва, где-то их заставили фанерой, где-то уже заменили. Из домов доносилась резкая полная согласных арабская речь, из шумных приемников лилась не менее гармоничная арабская музыка, воздух наполняли запахи острых специй. Надписи на арабском, самодельные вывески. Гоняющие пустые консервные банки дети. На одном из перекрестков они увидели толпу оборванных мальчишек, облепивших массивный бронированный джип, за пулеметом сверху сидел и курил заросший по самые глаза араб. На всем вокруг – неизгладимая печать бедности и прозябания.

[Гость]

Коулсон ко всему сначала подходит с рациональной точки зрения, только затем позволяя себе дать личную эмоциональную оценку. Рациональная точка зрения заключалась в том, что эти мирные жители – бедные люди, сами по себе борющиеся за выживание в этом адском климате, пытающиеся возделывать неплодородные земли вокруг города, запуганные сначала проводящими обвальные обыски чужими, затем своими, убивающими вообще по поводу и без. Боевики, с рациональной точки зрения, относятся к принципиально другой культурной сфере, столь же древней, как и западное христианское общество, с совершенно другой системой ценностей, наград и наказаний. Для них любое вторжение «неверных» на собственную территорию само по себе является непростительным преступлением, и осуждать их за то, что они пытаются отстоять своё право на управление своим хозяйством – всё равно, что осуждать любого владельца квартиры, пытающегося застрелить пробравшегося ночью вора. Особенно если этот вор нагло располагается в квартире и заявляет хозяину, что тот неправильно обращается с котом и женой, и что отныне он, вор, будет всем здесь заправлять. Исключительно из добрых побуждений, а вовсе не из-за спрятанного где-то в квартире сейфа с деньгами, на поиски которого потребуется время. Интерес Америки в нефтяных залежах по-прежнему неугасаем. На этой войне никогда не будет выигравших или проигравших.
Коулсон внутренне гордится тем, что умеет понимать всех и со всех точек зрения. В этом же заключается одна из его главных проблем.
Только после всего этого Коулсон может честно признаться, что он терпеть не может Ближний Восток во всех его проявлениях.
- Ты не хочешь чая? – неожиданно осведомился у него Клинт, когда они в какой-то момент оказались на безопасном расстоянии от всех любопытных ушей. Смотрящие из глубины завязанной укалем гутры глаза горели знакомым задорным блеском.
- В каком смысле? – машинально спросил Коулсон, протирая свободным концом платка вспотевшую шею.
- В прямом. У меня есть деньги, вон там есть какая-то забегаловка. Пошли, - лучник потащил куратора за руку к больше напоминающему пещеру помещению без намека на двери на первом этаже приземистого здания. За шаткими столиками сидели мужчины, перед некоторыми красноречиво лежало оружие. Из-под крыши уплывали наверх клубы дыма. Пахло чем-то пережаренным.
- Бартон, - зашипел Коулсон, пытаясь притормозить разогнавшегося Клинта. - Как ты собираешься пить чай в арафатке? Насквозь? Под ней?
- Твоя правда, - подумав, признал тот, но скорость не сбавил. – Пошли тогда просто купим поесть и возьмем с собой. Я умираю с голоду.
Они пересекли небольшую площадь, посередине которой гордо возвышался неработающий мраморный фонтан, и приблизились к лавке. Равнодушные взгляды посетителей пробегали по ним, как десятки маленьких ножек. От этого Коулсона посещали мысли о том, легко ли достается из сапога нож и насколько закрывает угол обзора гутра, если нападают с разных сторон.
- Ассаляму алейкум, - дружелюбно раскинул руки стоящий за прилавком невысокий пожилой араб с явными еврейскими корнями. Коулсон похолодел, представив, что будет, если добродушный хозяин захочет потрепаться. Надо притвориться немыми, или…
- Ваалейкум ассалям, - бодро отрапортовал проклятый Бартон. Коулсон мысленно помянул родственников лучника до третьего колена и незаметно для окружающих наступил ему на ногу. Бартон как ни в чем не бывало выложил на покоцанный прилавок деньги, ткнул пальцем в выложенные рядами за спиной продавца буханки.
Кто-то из посетителей подошел и встал за ними в очередь. Коулсон почувствовал, как ускоряется пульс, и лишний раз проговорил себе, что это просто паранойя, что никто к ним не присматривается, он просто хочет еще какой-нибудь маисовой похлебки.
Нож в правом сапоге.
- Кэддещь тежу? – осведомился продавец, не спеша давать им хлеб. Пока попавший в тупик Бартон соображал, что делать, Коулсон поднял вверх ладонь с двумя оттопыренными пальцами. На этом уровне его знаний еще хватало.
Хозяин отсчитал монеты, сгреб их в карман грязного фартука и стащил на прилавок две лепешки. Решив больше не искушать судьбу, Коулсон быстро сунул их Клинту и толкнул его в бок. Уже от выхода крикнул продавцу:
- Шукран!
- Досоха, – махнул вослед еврейско-арабский продавец.

- Что ты ему сказал? – поинтересовался Клинт, когда забегаловка скрылась за поворотом.
- «Спасибо», и если бы ты соизволил почитать учебник, обнаружил бы это на второй же странице. Клинт, ты псих. Ты просто псих.
- Ну нам же надо чем-то питаться.
- Это абстрактное замечание, являющееся объективной оценкой всего твоего способа существования.
- Но ничего же не случилось.
- Откуда я знал, что ты это скажешь?
- Пошли вон туда.
Найдя безлюдное место, надежно закрытое от улицы высохшей стеной незнакомого ползучего растения, они забрались на невысокий прилегающий к заброшенному зданию навес, оттуда перебрались на крышу. Спрятавшись в спасительной тени, Коулсон с наслаждением стянул с головы пахнущий порохом платок и подставил лицо слабому ветерку. Перед ними вяло качала блеклыми листьями гигантская финиковая пальма. За ней открывался вид на вереницу других крыш, чердаков и деревьев, на расстоянии примерно пары километров резко отсеченный песчаной уходящей до горизонта полосой, расчерченной серыми линиями. Коулсон прикинул расположение солнца. Восточные ворота.
- Интеесно, как там твои ыбки?
- Кто?..
Жующий Бартон поспешно проглотил булку, повторил:
- Я говорю, интересно, как там твои рыбки?
- Боюсь, уже никак, - помрачнел Коулсон, вспомнив поставленный с целью медитации аквариум. – Придется по возвращению заводить новых.
По возвращению.
- Слушай, давай заведем собаку! – загорелся Клинт. – Большую такую, лохматую. Бойцовскую. Овчарку или сенбернара.
- Сенбернар не бойцовская собака. Это раз. Два – ты эгоист. Мы с тобой дома даже ночуем через раз, кто с ним будет сидеть, гулять, кормить? Рыбки хотя бы пару дней без присмотра прожить могут.
- Но я хочу собаку…
- Меняй работу. Или знаешь что, у ЩИТа есть целое отделение по дрессировке собак, с разведкой сотрудничают. Обещаю тебя туда сводить.
Сидеть на крыше во враждебном городе и говорить о планах на будущее было абсурдно, но приятно. Многообещающе.
- Расскажи мне, кто эти ребята, - попросил Коулсон, берясь за свой хлеб.
Бартон стряхнул с колен крошки, потер запястья. Помолчал, собираясь с мыслями.
- Я однажды встречался с ними в Нью-Мексико. Они как-то косвенно связанны с Хамасом, что-то вроде иностранных представительств, она же вроде как официальная партия. У этих ребят очень жесткая иерархия, несколько парней на местах, один босс. По типажам – идеально вписываются в национальный колорит. Подготовка у них уровня германского ГСГ-9, вроде бы обучением занимаются как раз отставные полковники, выкинутые оттуда «за неподобающее кодексу чести поведение». По выслуге лет получают татуировки, я точно знаю про буквы арабского алфавита, может, там еще какие-то хитрости.
- Как ты с ними пересекся?
- Пытались завербовать. Мне один такой вот шеф заказал дело. Дело было заведомо проигрышное, то есть ну совсем швах дело, и ему очень не хотелось марать руки самому и светить своих парней.
- А ты, конечно, это дело с блеском выполнил.
- Ну, не с блеском… Три дня отрывался от копов и от тех, кто не хотел, чтобы я это дело выполнил… Потом пришел к нему, отчитался, сказал, чтобы они все шли прямым ходом в одно место с такими заданиями, и потребовал обещанную оплату.
- Бааартон. Ты когда-нибудь вообще начнешь думать?
- Я был молод и наивен и мне позарез нужны были хоть какие-то деньги. Дядечка, подозрительно напоминавший Дэвида Боуи, поздравил меня с успешной операцией и предложил «поработать с ними на постоянной основе». Отдельно уточнил, что обычно их организацию интересуют только истинно верующие и готовые погибнуть за право дело люди, но таким талантом, как я, разбрасываться нельзя. Я отказался. Дядечка вежливо ответил, что моё право решать, и выстрелил в меня из спрятанного под столом пистолета. Меня спасло только то, что я в тот момент столь разъяренно бегал по кабинету, требуя мои деньги, что запнулся о складку ковра и упал. Сам представляешь, сколько я потом от них петлял по всей Америке. Так вот поверь мне, такие ребята действительно могут развязать любые узлы, в одиночку бесшумно вырезать двадцать человек охраны и подорваться на мине, благородно унеся с собой жизни сотни неверных. Мне только интересно, почему этот был больше похож на фермерского сына из Оклахомы, чем на мусульманина.
- Наверно, они скоординировали действия. У тебя сигареты с собой?
Клинт выдал ему сигарету, щелкнул зажигалкой.
- Смотри, - спрятав в карман пачку, Бартон вытащил оттуда же карту города, расправил на коленях. – Вот тут и тут…
- У тебя же вроде не было ручки.
- Стащил с прилавка.
- Боже, Клинт.
- Пока он отворачивался за буханками.
- Он отвернулся от силы на секунду.
- Этого вполне достаточно.
- Ты знаешь вообще, что делают в мусульманских странах за воровство?
- Подозреваю, что то же самое, что делают в любых других странах.
- Отрубают руки, Клинт. Сначала левую, потом, если ты попадаешься еще раз, правую. И если это не расстроит тебя, это расстроит меня, потому что мне будет жаль такие великолепные руки.
- Фииил, мы живем в двадцать первом веке.
- Я могу рассказать тебе трогательную историю про двух подданных одной мусульманской страны, которых черт дернул ограбить в Германии банк. Их поймали в Германии, они отсидели там, а потом их депортировали на родину, где им по всем правилам медицины хирургически под наркозом ампутировали левые руки.
- Это всё очень поучительно, но…
- Если ты сейчас скажешь «меня же не поймали», я тебя укушу.
- Фил, это же просто ручка. За одну ручку никто не будет отрубать мне руки. Ты будешь мне помогать с заданием «раскрасьте контурные карты» или мне самому их делать?

[Гость]

Они смогли наметить только три возможных места базирования боевиков, исходя из количества и расположения увиденных им по дороге патрульных. Это было негусто, но всё же хоть что-то – если со спутника действительно можно получить относительно четкие фотографии расположения выведенной под открытое небо военной техники, обнаружить закрытые стоянки таким образом просто нереально. Вид на восточные ворота с того места, где они сидели, закрывала пальма и еще какое-то массивное здание впереди, поэтому Коулсон встал и прошел по крыше чуть дальше в надежде рассмотреть, насколько хорошо они охраняются.
Крик раздался такой, как будто кто-то только этого и ждал.

Падая на камень, Фил слишком поздно понял свою оплошность – подошел слишком близко к краю, его заметил кто-то со двора. Кто-то с очень хорошим зрением. Он надеялся, что внешне национальная разница всё же не настолько бросается в глаза, но с другой стороны – зачем двум честным людям прятаться на крыше? Наполненный тихим монотонным жужжанием города воздух прорезал стрекот выстрелов, от края крыши полетели вниз осколки стены.
Молодец, просто молодец. Очень профессионально.
- Фил! – крикнул Бартон, подорвавшийся с низкого старта.
- Одень платок, - скомандовал ему куратор, поднимая на лицо свой. – Вниз, по улице до ближайшей подворотни налево, затеряемся во дворах. Пошел!
Бартон, юркнул за край крыши, повиснув на руках, затем разжал пальцы и скрылся из виду. Коулсон перекатился лежа и, вывернувшись в полете, с грохотом приземлился на ноги на навес. Крики приблизились, голосов явно стало больше. Слетев на землю, Коулсон выбежал на улицу и изо всех сил рванул за Клинтом к подворотне, моля бога, чтобы зрительная память его не подвела и сеть дворов начиналась именно там. В конце концов, у них могла быть неточная карта, и тогда вообще не очень понятно, что делать…
Сзади раздались выстрелы, в стену слева впились пули. Оборачиваться времени не было, тормозить тоже, поэтому Коулсон на полной скорости влетел в стену подворотни и кинулся по грязному узкому переулку, огибая распахнутые двери и валяющиеся вдоль стен кучи мусора. Вслед ему смотрели, открыв рот, худые сидящие на порогах дети.
За первым же поворотом Коулсон нос к носу столкнулся с кем-то в клетчатом платке и инстинктивно поднял руки, но в последний момент сообразил и отшатнулся:
- Я тебе шею чуть не свернул!
- Чердак там! – махнул рукой Бартон, показывая в противоположную сторону. Из переулка донеслись хриплые приказы и хлопанье закрывающихся дверей. Коулсон рванул дальше, утягивая Клинта за собой:
- Нельзя привести их туда, мы лишимся убежища. Даже если не найдут сразу – перероют весь район.
Как всегда в экстремальной ситуации, обострилось зрение и реакции, исчезли эмоции – этому Коулсон учился долго. Они выбежали в широкий двор, где в центре возвышалось целое кострище из сломанных стульев, выломанных палок и прочего деревянного мусора. Зашлась лаем старая собака, но следом не побежала. Оттуда свернули направо, во двор поменьше, потом налево, под низко нависающими балками, торчащими из какого-то дома. Когда улица уткнулась в забор, вдоль которого оставались узкие проходы направо и налево, Коулсон понял, что лучше места не найти. Прислушавшись к относительной тишине за спиной, он повернул Бартона за плечи:
- Нам надо разделиться.
Серые глаза изумленно расширились:
- Сейчас?!
- Немедленно. Если схватят одного, у него будет шанс на спасение, если возьмут двоих – это конец. Кроме того, если меня поймают…
- Пошел к черту!
- Дослушай! Если меня поймают, ответственность за связь и за доставку оружия остается на тебе. Это моя ошибка, что нас заметили, если что, я готов понести за неё наказание.
- Пошел. К. Черту.
В оставленном дворе снова залаяла собака, время поджимает.
- Встречаемся на чердаке, если загонят в угол – лучше переждать, всё равно нам спешить некуда. Поэтому ты сейчас уходишь направо, а я налево, но я тебе клянусь, что не сдвинусь и с места, пока не удостоверюсь, что ты ушел.
- Фил!
- Это приказ!
Бартон сжал кулаки, мышцы на руках напряглись. Шумно дышал, восстанавливая дыхание после бега. Сверлил взглядом. Молчал.
Где-то наверху звонко крикнул женский голос – их заметил кто-то из местных. Остается меньше минуты.
Черт бы тебя побрал с твоим ослиным упрямством.
- Я смогу о себе позаботиться, - отбрасывая подступающую панику, как можно убедительнее сказал Коулсон. – Исполняйте приказ, капитан.
Клинт, кинув взгляд куратору через плечо, наконец отступил. Пробормотав «Слушаюсь, сэр», посмотрел на Коулсона еще раз и скрылся в дырке между забором и стоящим рядом домом. Фил почувствовал, как с сердца упал камень. Вот уж кто-кто, а профессиональный вор всегда сможет затеряться в городе.
Вернувшись на несколько шагов назад, он прислонился к стене и какое-то время ждал, вслушиваясь в приближающиеся крики. Делал вдох на два счета, выдох на четыре, восстанавливая сердечный ритм – когда в конце улицы показались первые преследователи, он уже был абсолютно спокоен. Дождавшись, пока его заметят, он мысленно досчитал до трех и юркнул в ближайший переулок, ведущий в противоположную от Бартона сторону.

Если бы этот забег был забегом участника чемпионата по уличному паркуру, ему бы безоговорочно присудили первое место. Коулсон цеплялся, подпрыгивал, подтягивался, Коулсон забирался на крыши и перепрыгивал промежутки, даже не задумываясь, сможет ли он их перепрыгнуть. Коулсон спрыгивал на тентовые навесы, кувыркался по пыльной земле и прятался в подворотнях. Коулсон распугивал местных жителей, три раза отбивался от пожелавших помочь боевикам мужчин. К тому моменту, как преследователи обнаружили, что он остался один, он увел их на достаточно безопасное от Клинта расстояние, а потом вдруг понял, что приблизился к первым постам возле западных ворот. Это было нежелательно, пограничные зоны охраняются куда лучше, и тут вероятность налететь за любым поворотом на вооруженного террориста резко возрастала. Хватало и тех, что следовали сзади. Выбравшись из чьего-то запущенного засохшего сада, где позволил себе три минуты передышки, он взял севернее.
Кто-то из них сдался почти сразу, пятеро особо упорных гнались чуть ли не до самых ворот, стреляя при первой же удобной возможности. Хотя Коулсон всё время старался сделать так, чтобы между ними и преследователи был хоть какой-то заслон, кто-то из них умудрился всё же задеть бедро. Почувствовав, что его как будто поймали на крючок, Фил запнулся и чуть не полетел лицом вперед в мощеную булыжником дорогу. Чудом удержав равновесие, убедился, что нога по-прежнему функционирует, и кинулся дальше, отключив восприятие посылаемых нервными окончаниями сигналов о боли.
Сейчас погоню продолжали только двое – он теперь даже мог различить их шаги и голоса. Пот заливал глаза и лицо, струился по спине, усталость сковывала движения. Когда прыжке с очередного настила Коулсон чуть не подвернул ногу, он понял, что долго в таком ритме не протянет. Оглядевшись, свернул за очередную выщербленную стену с корявыми граффити, и чуть не налетел на маленькую сидящую на корточках в песочнице девочку. Девочка, вскрикнув от страха, упала на пятую точку и остервенело забила босыми ножками по песку, пытаясь уползти от взмыленного страшного дяди с сумасшедшими глазами. Дядя чертыхнулся и метнулся в следующий двор с мрачной мыслью о том, что с его везением именно там будет квартоваться патруль местной полиции. Не найдя такового, он с облегчением привалился к стене и наклонился вперед, упершись ладонями в колени. Попытался задержать дыхание – легкие горели от недостатка кислорода, получилось только с третьего раза. Кровь отбойным молотком стучала в голове, ноги дрожали от напряжения. Закрыв глаза, он попытался отключиться от бунтующего организма и почувствовать приближение погони.
Десять метров…
Пять метров…
Метр.
Открыв глаза, он бросился на первого выбежавшего, надеясь на фактор неожиданности. Тот отшатнулся, но увернуться от удара в челюсть уже не успел. Приложив его головой об стенку, Коулсон быстро повернулся ко второму, почти в рапиде увидев, как тот вскидывает автомат. Ударом ноги отбросить дуло в сторону, схватить за металлический корпус, крутануть в руках – и человек, вскрикнув, летит на землю под действием инерции собственного тела. Заломив смуглую руку за спину, Коулсон наступил на неё коленом, схватил за голову – одной рукой за подбородок, другой за затылок – и резко вывернул отработанным движением. Отчетливо услышал, как хрустнула сломанная шея. Интуитивно почувствовал угрозу спиной. Попытался снять с убитого автомат, не преуспел и, кинувшись на живот как за пулемет в окопе, выстрелил короткой очередью по ногам – выше поднять дуло не позволяли всё еще одетые на труп ремни. Первый преследователь со стоном согнулся и осел на землю. Коулсону только это и было нужно – следующие пять пуль прочертили горизонтальную полосу на животе. Араб рухнул в пыль, в агонии пытаясь подтянуть к груди простреленные ноги, изо рта пошла красная пена. Последняя пуля попала точно в лоб и избавила мусульманина от мучений.
Коулсон выдохнул.
A la guerre comme à la guerre.
Закрыв глаза, он досчитал до десяти, наслаждаясь звенящей тишиной. Затем встал, привычно проверил, не наблюдали ли за ним чьи-нибудь любопытные глаза. Если не считать одинокой вороны на закрытом окне, вокруг не было ни души. Недалеко на средней скорости проехала машина, смутно донесся женский смех и журчание воды – где-то открыли кран. К звукам выстрелов тут уже привыкли.
Только после этого Коулсон мысленно позволил себе расслабиться. Осмотрел себя – кровавое пятно на уровне бедра, куча царапин, руки стерты в крови, и судя по тупой боли по всему телу, завтра он целиком будет нежно-сиреневого цвета. Радость по поводу победы быстро улетучилась, уступив место тревоге за Клинта. Хотя, конечно, вошедшего во вкус Бартона сам черт не догонит.
Забрав автомат, Коулсон заодно снял с пояса второго убитого запасной карабин – Beryl Commando со стволом 375 миллиметров, находящиеся на вооружении американских подразделений. Мы пришли к вам с мечом, вы отобрали этот меч, чтобы обратить против нас, и в итоге всё равно сами от него и погибли. Причуды судьбы.

[Гость]

- Тыыы! – угрожающе провозгласил Бартон вместо приветствия. Коулсон как стоял, так и сел на пол, скидывая оружие. Усталость расползлась по всему телу, засела в костях и в каждой мышце.
- Я тоже рад тебя видеть. Целым.
- Ты специально их увел! – в голосе лучника ясно слышалась обида. На его лице вокруг глаз темнела полоса пыли, «новая» кофта теперь мало отличалась от старой, сапоги из черных стали бурыми. Коулсон вяло подумал, что сам выглядит не лучше. Эта мысль его отчего-то насмешила.
- Давай семейную сцену отложим на потом. Дай мне воды и телефон, надо сообщить Фьюри результаты нашей вылазки и твоего опознания. И я тебя умоляю, помой лицо, Леонардо.
- …мне всегда больше нравился Микеланджело.
- И почему я не удивлен.
- Не уходи от темы! Они же непрофессионалы, я бы на раз ушел от них!
- Ладно, ладно, каюсь. В следующий раз ты будешь отвлекать. Карта с пометками у тебя?
Только когда Бартон потянулся за телефоном, Коулсон заметил, что он как-то странно сутулит плечи. Беспокойство снова толкнулось изнутри, сжимая сердце.
- Клинт. Что случилось?
- Всё в порядке. На, - лучник кинул ему телефон, запахнулся. Коулсон поймал аппарат одной правой и отложил в сторону.
- Клинт.
Поняв, что разоблачен, Бартон с виноватым вздохом выпрямился и отодвинул полу рубашки. Весь перевязочный бинт вновь был красным.
- На раз бы он ушел, - Коулсон быстро встал, подтащил к Бартону воду и свежие бинты. Помог стянуть рубашку.
- Ушел бы, - упрямо повторил Клинт, морщась от боли.

Глава 6.

Глава 6.
Струи удивительно теплой воды лились нескончаемым потоком, смывая грязь, пот, кровь, унося к черту усталость и ставшее привычным напряжение. Первый дождь за неделю, может быть и за месяц – в буквальном смысле подарок небес. Дождь был бесстрастным явлением, доказательством того, что где-то за пределами этого чердака всё еще есть нормальная жизнь, и совершенно одинаковые дожди тут, где-нибудь в Нью-Йорке, в Москве или на Мадагаскаре. Осознание этого вселяло надежду, пусть и не очень обоснованно.
Едва по крыше застучали первые капли, Клинт развил бурную деятельность – подтащив стол к дальнему углу, забрался на него и без особых усилий отломал кусок ветхой крыши. Расчет оказался верным – льющаяся на пол вода из-за неровности пола плавно утекала под выходящую на крышу дверь.
- Тадаам, - торжественно обернулся Клинт на сидящего у стены Коулсона, который следил за ним поверх карты города.
- Ну и что это? – поинтересовался тот.
- Это наш душ.
В принципе, Клинт примерно представлял себе, что вызывает в цивилизованной душе Коулсона идея сделанного из дождя и дырки в крыше душа - истерику чувства эстетики.
- Мы совсем так одичаем, - подтвердил его мысли скептическим голосом Коулсон.
- Фил, может быть, это первый и последний дождь за всё это гребанное лето в этой гребанной стране, - Бартон запрыгал на одной ноге, стягивая с другой брюки. - И он начинается именно тогда, когда мне катастрофически хочется вымыться. Давай, если хочешь, ты будешь представлять в нашем маленьком закрытом обществе уголок цивилизации, а я, как невежа и дикарь, с чистой совестью смою с себя всю эту дрянь. Поможешь снять футболку?
Коулсон, помолчав, отложил план и встал.
Сейчас, стоя под открытым небом, Клинт чувствовал себя поклоняющимся силам природы первобытным человеком, вызывавшим дождь в засуху индейцем, выбежавшим под первый весенний ливень ребенком – всеми сразу. Капли стучали по плечам, по запрокинутому к небу лицу – холодными иголками касались век, непроизвольно открывающихся губ, попадали на язык. Светло-серое небо маячило даже сквозь закрытые веки.
Становилось прохладно. Разлившееся по всему телу ощущение легкости постепенно собралось в области живота, став ощутимым, настойчиво потребовавшим выход. Бартон опустил голову и открыл глаза.
Вот этого ему и не хватало.
У Коулсона удивительно гармоничное сочетание плечей, талии и бедер, как будто его создавали по какой-то универсальной мерке агентов – может быть, поэтому на нем так хорошо сидят и официальные костюмы, и боевая форма. У Коулсона поджарая фигура, как у тех людей, которые выбивают преимущество скоростью реакций и жесткостью, а не привычными Клинту силой и гибкостью. И еще у Коулсона удивительно красивые ладони и обманчиво-изящные пальцы, знающие самое – САМОЕ, с удовольствием повторил про себя Бартон – разное применение. Говоря проще, Коулсон – тот самый уникальный случай сочетания мягкости и жесткости, разума и скрытой силы, неисчерпаемого спокойствия и четко направленной агрессии. Говоря еще проще, Коулсон просто ахуенен.
И вот этот вот божественный Коулсон стоял в каком-то полуметре от него в пол-оборота и водил руками по плечам, оттирая въевшуюся под кожу пыль. По груди. По животу. Загипнотизированный Бартон следил за мокрыми пальцами – те проследовали к лицу, затем по темным коротким волосам вниз и сцепились на шее сзади.
Да, это он как-то не предусмотрел в своем наивном порыве сделать душ.
Ну и к черту.
Реакция была почти неконтролируемой – шагнув вперед, он прижался грудью к мокрой спине, скользнул руками вперед по бокам и бедрам. Шепнул на ухо:
- Пожалуйста, давай хоть раз пропустим эту часть, где ты говоришь «Клинт, что ты делаешь?» и строишь оскорбленную невинность.
- Дурак, - усмехнулся Коулсон. Перехватив его руки, он одним плавным движением прижал Клинта спиной к стене, обнял за талию. Бартон, чуть не замурлыкав от удовольствия, полез целоваться. Вода была везде, вода стекала по волосам и по коже, заливала глаза, и контраст холодного воздуха и горячего тела по нарастающей усиливал возбуждение.
Увлекая Коулсона за собой, повернулся, прокатившись плечом по шершавой стене, и поменялся с ним местами. С невероятным усилием оторвавшись от губ, Клинт провел дорожку поцелуев по мокрой шее, по плечам и ключицам. Плавно опускаясь на колени, провел языком по впалому животу, слизывая пресные капли дождя. Посмотрел снизу вверх на растерянное лицо Коулсона.
- Я думал…
- Думай меньше, Фил.
Коулсон отчаянно пытается контролировать себя во всем, даже в вопросах естественных физиологических реакций. Во всяком случае, пытается казаться контролирующим себя во всем. Бартон обожает путать Коулсону все карты и лишать его самоконтроля. Это куда легче, чем можно представить – например, Клинт делает ему минет.
Клинт талантливый. Клинт каждый раз старается, чтобы получилось лучше, чем в прошлый. Он знает, как использовать язык и как менять темпы так, чтобы куратор забывал, как дышать, запрокидывал голову и цеплялся за волосы Клинта, пытаясь прижать его сильнее. Он научился заглатывать полностью, хотя это казалось невозможным чисто физически, но главной составляющей всегда оставалось ошеломляющее и всепоглощающее желание сделать ему хорошо. Сделать как можно лучше.
А потом непробиваемый и невозмутимый Коулсон, не выдерживая, начинает стонать. Стонать так, что Бартон неизменно кончает – даже без рук, без помощи, сходя с ума от зашкаливающего эротизма, и не знает, кого из них трясет сильнее.
Сильные руки поднимают его за плечи, поворачивают лицом к стене и давят на поясницу, заставляя прогнуться. Слабо соображая, вздрагивая от каждого прикосновения, Бартон послушно расставляет ноги и упирается лбом в упертые в стену руки. Губы слегка онемели, на них не чувствуется холода дождевой воды. От медленного проникновения он открывает глаза и видит, как сорвавшаяся с переносицы капля стремительно удаляется вниз.
Может быть, это как-то можно привязать к человеческому инстинкту выживания и продления рода. Это не любовь, это грубый секс – в решительных и резких движениях, в том, как быстро срывается Фил, в том, как он вжимает, буквально вдалбливает Клинта в стену, лишая его возможности двигаться самостоятельно. Грудь вспыхивала болью от каждого движения, и приходилось стискивать зубы и кулаки, но остановиться было невозможно, как будто из комнаты выкачали весь воздух, и осталось только двигаться и дышать, дышать и двигаться. Кожа начинает пылать, и прохлада дождя становится просто необходимой.
Клинт посылает к праотцам всех арабов с их автоматами, весь этот город и эту страну.
Клинт пытается не кричать слишком уж громко и не распасться на атомы и молекулы.
К тому моменту, когда Фил, шепча какие-то абсурдные извинения, замирает где-то глубоко, Клинт успевает кончить два раза. И Клинт по-прежнему хочет еще.

[Гость]

Странно сказать, но в последующие дни у Коулсона появилось устойчивое ощущение, что жизнь более-менее наладилась. Они старались спать по очереди, чтобы не оставлять чердак совсем без присмотра. Бартон совершал отдельные вылазки, принося еду и воду – либо украденные, либо купленные на украденные деньги, и Коулсон каждый раз с ума сходил от беспокойства и порывался идти с ним, на Клинт неизменно отвечал, что один он справиться быстрее, незаметнее и вообще будет себя чувствовать значительно увереннее. На десятый день пребывания Клинт притащил какое-то дешевое вино и шоколадку, и, совершенно по-детски улыбаясь, объявил, что сегодня у них праздник. Вино предсказуемо оказалось паршивым, шоколадка немногим лучше, но Коулсон искренне разделил радость Бартона. На двенадцатый день Коулсон, проснувшись, обнаружил себя укрытым мягким пушистым одеялом.
Пушистым.
Одеялом.
- Клиииинт?..
Бартон, занятый художественной резкой ножом по деревянной стене, с гордостью обернулся:
- Круто, да? Мне пришлось утащить четыре кошелька, хотя в шесть утра народу еще немного. Причем на четвертый меня засекли. Потом я много мужественно сражался и стратегически отступал, это тебе будет неинтересно, зато мне всё-таки хватило на это одеяло из овечьей шерсти. Видел бы ты, как я пытался на пальцах объяснить продавцу, что мне не нужна к нему в комплекте плоская подушка. Ой, или нужна?
- Бартон…
- Мне просто не нравилось, что ты спишь на голом полу. Так можно что-нибудь себе подхватить.
Коулсон, не зная, плакать ему или смеяться, выполз из-под злополучного одеяла.
- Бартон, вы хотя бы примерно представляете себе, что такое разумное соотношение уровня запросов и потребления?
- Я даже слов таких не знаю.
- Тогда на пальцах. Если ты в следующий раз притащишь гитару, мангал или полное собрание сочинений Халиль Джебрана в оригинале…
- Фил, не занудствуй. Я просто хотел, чтобы тебе было лучше.
- Я не занудствую, я пытаюсь до тебя донести элементарные вещи! Я могу понять, когда ты подвергаешь себя риску, воруя деньги для еды и выживания. Хотя это всё равно нельзя назвать благородным поведением. Но вот это… неразумно, непрактично и совершенно нерационально.
- Вот, опять занудствуешь.
- К тому же, под ним жарко.
- Тогда ляг на него, - посоветовал Клинт и отложил в сторону нож. После некоторых препирательств ему всё-таки удалось уложить куратора сверху и наглядно напомнить про своё данное в самолете обещание не лениться. После этого Коулсон был вынужден признать, что определенные плюсы у одеяла есть.
На рану Клинт демонстративно не обращал внимания и всякий раз, когда Клинт брал свежий бинт, ныл, что всё уже почти зажило. Однако на тринадцатый день Коулсон, в отсутствие Бартона занимающий время отжиманиями, случайно толкнул колчан и, заинтересовавшись странным звуком, вытащил оттуда полупустую желтую баночку с викодином. Растерянно крутя обезболивающее в руках, он понял, что внезапные одолевающие лучника приступы сонливости и дурноты не случайны, и не на шутку встревожился. Отучить от викодина почти так же сложно, как от кодеина, а последствия привыкания могут оказаться более чем губительны для ослабленного свежим ранением организма. Перед глазами встало бледное лицо Клинта – каждый раз, когда тому казалось, что Коулсон его не видит, улыбка сползала, глаза то и дело устало закрывались. Рана затягивалась быстрее, чем положено, но боль была его постоянным спутником, от боли Клинт долго ворочался, прежде чем наконец заснуть, ходил всё время чуть сгорбившись, стараясь не тревожить правое плечо.
Коулсона подмывало выбросить таблетки куда подальше, но он положил баночку обратно и вернул колчан на прежнее место. На войне как на войне, с последствиями будем разбираться после.
Разрешив Клинту выходить раз в два дня, Коулсон решительно отстоял у лучника право в одиночку провести еще три рейда на предмет обнаружения незамеченных ранее скоплений военной техники и охраняющих их людей. После досадной оплошности, совершенной в прошлый раз, он никогда больше не снимал на улице гутры, старался вообще лишний раз не попадаться на глаза и неизменно брал один из автоматов. Когда с ним пытались заговорить, мотал головой и старался смотаться как можно быстрее. Особенно хорошо у него стало получаться смешиваться с местными во время всеобщей молитвы. После третьей вылазки, закончив беглый осмотр города, он уже мог более-менее определенно назвать восемь предполагаемых точек дислокации спрятанной военной техники и оружия. Кроме того, он умудрился, подгадав момент и место, убить четырех боевиков и уйти незамеченным. Плюс окончательно удостоверился, что все пограничные улица города держатся под надежным контролем вплоть до поставленных на перекрестках танков, так что приблизиться незаметным нельзя даже к стене. Представив, как они с Бартоном с двумя автоматами и одной бомбой на двоих пробуют прокрасться к стене, а затем еще и убежать по открытому и простреливаемой со всех сторон пространству, прикинул, какова вероятность успеха такого мероприятия. Вероятность получалось что-то около одной десятой процента. Будь они героями приключенческого фильма, сработала бы, конечно, и одна сотая, но Коулсон был реалистом.
Все это было подробно передано Фьюри – телефон медленно, но верно садился, и Коулсон каждый раз выключал его, чтобы сэкономить заряд. Директор, в свою очередь, сообщил, что «заинтересованные структуры» уже вышли на описанную Бартоном группировку и в данный момент «просеивают все контакты политических личностей Ирака» на предмет связи с Хамасом. Скандал выходил на международно-политический уровень и, похоже, попирал самые основы непоколебимой до сих пор вестфальской системы мироустройства. По окончанию разговоров Коулсон подробно на пальцах объяснял Бартону, что такое вестфальская система и какие еще системы мироустройства были с того далекого 1648ого года.
На семнадцатый день всё изменилось.
Утром уже ушедший было Бартон влетел обратно, шипя как рассерженный питон:
- Обложили! Под дверью сидит такой Мустафа на чем-то, больше всего похожем на бронированного трицератопса. Судя по звукам, не один. Что в этой дыре стратегического, можешь ты мне объяснить?
- Тсс! – цыкнул Коулсон, которому померещились какие-то звуки снизу. Кто-то колотил по двери, пытаясь прорваться внутрь.
- Ты вернул полку на место? – вполголоса спросил он Клинта, вытаскивая из-за голенища нож и прижимаясь к стене возле двери.
- Я её толком отодвинуть-то не успел, сообразил проверить.
- А если бы сообразил проверить сразу же и не гремел, никто бы сейчас не ломился, - не удержался от упрёка Коулсон. Бартон скривил рожицу.
Снизу раздался треск, грохот отодвигаемого завала, и тяжелые шаги стали быстро приближаться. Контролирующий ритм сердца Коулсон прогонял воздух через легкие, готовясь задержать дыхание, и прикидывал, что будет по обнаружению пропажи «Мустафы». Скорее всего, придется уходить, причем чем быстрее – тем лучше. Застыв по обе стороны двери, они вслушивались в то, как шаркающие шаги добежали до этажа с заброшенной квартирой, замедлились, будто топтались на месте. Какое-то время ничего не было слышно – видимо, человек осматривал комнату с проломанным полом. Затем неожиданно громко прозвучала короткая вопросительная фраза на арабском. Не дождавшись ответа, нежданный гость спросил еще громче, и ему наконец ответили – кто-то, оставшийся внизу и, судя по властным нотам в голосе, явно обладающий бОльшим авторитетом. После того, как они обменялись несколькими фразами, Коулсон с облегчением услышал удаляющиеся шаги. Странно. Странно, но поводов для подозрений вроде бы нет. Если бы они что-то заподозрили, они бы в буквальном смысле перевернули весь дом вверх дном.

[Гость]

Теперь они были вынуждены забаррикадировать саму дверь на чердак, жалея о том, что со стороны двора крыша была покатой и на ней чисто физически нельзя было проделать наблюдательное отверстие. Трицератопс и не думал уходить. Воды на исходе второго дня при всей экономии осталось всего на треть двухлитровой бутылки, и Клинт стал всё чаще выходить на открытую крышу и смотреть на соседнюю, располагающуюся четырьмя метрами дальше и шестью метрами ниже. Его не пугала высота - ему уже приходилось выполнять такие прыжки на тестовых заданиях - но как потом возвращаться обратно, оставалось загадкой.
- Даже не думай, - предупредил его Коулсон, лежа рядом на животе под открытым небом. Спрятавшись за бортиком от досужих взглядов, они едва высовывались на край стены, чтобы оценить предполагаемые пути отхода.
- От таких ударов рана снова откроются и ты истечешь кровью прежде, чем сможешь вернуться. Тем более что вернуться ты не сможешь, с учетом неожиданного караула.
- Если они нас накроют, нам придется либо прыгать, либо как-то сползать по вертикальной стене, - возразил Клинт. – Черт, я дурак, надо было притащить веревку, когда еще была возможность. Ну или третий вариант – засесть на чердаке и расстреливать всех входящих, пока не закончатся патроны, а потом драться с ними в рукопашную, пока не закончатся силы, а потом…
- Всё равно погибнуть, будучи растерзанными на кусочки. Хороший вариант. Благородный и продуктивный.
- А что нам мешает изобразить диких варваров, неожиданно выпрыгнуть из этой двери внизу и расстрелять их всех? А потом прыгнуть в танк и поехать вон из города?
- То, что ты дурак. На звуки стрельбы тут же сбегутся остальные, и, даже если мы успеем залезть в то, что ты называешь то трицератопсом, то танком, по не отвечающему на указания остановиться транспорту открывается огонь.
- А мы по ним тоже откроем огонь! Ты видел, какая там пушка?
- А их подтянется штук семь таких только из ближайшего района, и у всех такие же пушки. М?
Бартон со вздохом отполз на локтях подальше от края и, перевернувшись на спину, уставился из-под ладони на голубое небо. Солнце клонилось к закату, основная жара уже спала, но пить всё равно хотелось нещадно. Высоко в зените, раскинув крылья, гордо кружил сокол.
Сокол, наверно, не обращал никакого внимания на то, что происходит на земле. В принципе, подумал внезапно Бартон, вообще неизвестно, действительно ли это сокол. Сокол – просто слово из пяти букв, придуманное людьми, почему-то решившими, что всё вокруг будет именно тем, как они это назовут. Может быть, в природе еще задолго до появления человечества эти создания назывались как-то совсем по-другому. Или не называлось вообще. Не потеряли ли они свою сущность, когда им дали имя?
- Соколы в клетках не живут, - понаблюдав за птицей какое-то время, грустно сказал Бартон.
Коулсон, помолчав, не очень уверенно ответил:
- Не волнуйся, выберемся мы из этой клетки.
- Фил, если они всё еще не уйдут, когда у нас окончательно закончится вода и внутренние запасы организма…
- Мы попробуем прорваться. Если что, это будет быстрее и не так мучительно.

В душе поселился страх. Коулсон четко отделял страх, вызванный объективными причинами – он легко брался под контроль и сводился к минимуму – от иррационального страха типа фобий. Второй вид страха до сих пор представляет для человечества загадку, как и способы борьбы с ним. То, что засело внутри у Коулсона, было очень похоже на фобию, несмотря на то, что его причинами так или иначе были реальные явления – блокада, жажда, голод, бесперспективность, тающая надежда на то, что они дотянут до атаки. Страх не поддавался контролю, накатывал волнами и заставлял Коулсона выматывать себя физическими упражнениями, чтобы хоть как-то его притупить. Коулсон никогда не боялся смерти и в этот раз четко понимал, что объектом его страха является не его жизнь. Жизнь Клинта.
В первые дни, когда она подвергалась куда большей опасности, он был слишком устал и слишком занят, чтобы испытывать какие бы то ни было эмоции. Зато теперь он в полной мере прочувствовал безысходность положения – врагом в этот раз стал его собственный мозг, услужливо сводящий вероятности успеха всех предполагаемых вариантов к нулям. Заодно выуживал на свет заученную информацию про зависимость выживания без воды от температуры: двадцать шесть градусов – девять дней; тридцать градусов – семь; тридцать три градуса – пять; тридцать шесть градусов – три. Цифры крутились по кругу, как будто кто-то раз за разом повторял их в голове у Коулсона, который понятия не имел, какая вокруг температура, и искренне надеялся хотя бы на тридцать три градуса. Клинту эти дни давались тяжелее, чем Филу – его кожа приобрела едва заметный желтый оттенок, лоб постоянно был горячее нормы, пульс стабильно завышенный. Когда кто-то невидимый дергал за зацепившийся якорем за ребра страх, Коулсон просто сгребал Бартона в охапку и держал так, пока не отпускало. Лучник, не удивляясь, послушно прижимался к груди куратора и закрывал глаза.
Он чувствовал себя Максимилианом Тео Адольфером, чердак стал их осажденной квартирой, а боевики в полубреду становились фашистами. Под крутящееся в голове «Wenn ich mir was wünschen dürfte» Марлен Дитрих вспоминались темные кадры финальных сцен шедевра Кавани. Коулсон оценил бы остроумность подсознательной ассоциации, если бы не помнил финал.
В городе по-прежнему периодически стреляли, хотя они уже слабо понимали, в кого тут еще можно стрелять. Может быть, для профилактики. Однажды утром они услышали где-то вдалеке рев самолета и вышли на крышу, но так и не увидели в небе ничего, сулящего им скорое освобождение. Телефон сел окончательно, оставив их без связи. Последний раз они разговаривали с Фьюри на восемнадцатый день – директор выслушал об их бедственном положении, сообщил, что промедление вызвано анализом переданных ими данных и составлением четкого исходящего из них плана атаки, сказал, что атаковать начнут через два дня, и обеспокоенно пообещал, что лично спустит по три шкуры со всех ответственных за операцию офицеров, чтобы всё прошло без эксцессов.
Весь двадцатый день они просто сидели у стены и вслушивались в доносящиеся снаружи звуки. Там были оживленные разговоры и детские крики, там был шум моторов проезжающих где-то по асфальтированным улицам машин и лай собак, но ничего, хотя бы отдаленно напоминающего атаку. От обезвоживания кружилась голова, всё сильнее ощущалась слабость. Когда оранжевое солнце начало тонуть за горизонтом, Коулсон понял, что вместе с ним исчезает надежда, которая позволяла держаться всё это время. И еще он понял, что Фьюри может требовать чего угодно, но ситуация давно уже вышла из-под юрисдикции Америки, и теперь стягиваемая международными усилиями армия подчиняется совсем другим людям. А для этих людей не существует агентов Бартона и Коулсона. Для них существует только неведомое поразительной силы оружие, и если ради того, чтобы свести вероятности неудачи атаки к нулю, потребуется задержка – в день, в три, в неделю – они её безоговорочно одобрят.
Это логично.
Это рационально.
Напавший с исчезновением последнего солнечного луча страх больше не отступал.

- Фил?
- М?
- Если мы выберемся…
- Когда.
- Когда мы выберемся отсюда, давай возьмем отпуск, слетаем на море?
- Мне никто не даст отпуск. Там знаешь, сколько дел накопилось?
- Даст, ты же так много для них сделал… Нет, серьезно, мы же не в России. Нам после такого медали дадут. Что уж там отпуск…
- Хорошо. Возьмем. Но не больше, чем на две недели. Я потом с бумагами закопаюсь.
- И на море. В Италию… Ты любишь Италию?
- Я люблю тебя. Остальное неважно.

[Гость]

До рассвета двадцать второго дня оставалось не больше часа, когда с южной стороны раздались далекие хлопки. Балансирующий на грани забытья Коулсон встрепенулся, напряг слух, щурясь в темноте. Десять мучительно долгих секунд, двадцать шесть ударов сердца – и в тишине еще два хлопка, подряд. Коулсон узнает на слух ракеты «Вавилон» компании «Старк Индастриз», и делает вывод, что атаку начали издалека, прицельно паля по стоящим на въезде в город танкам.
От облегчения он с шумным выдохом откинулся назад и распластался по полу.
Дожили. Всё-таки дожили.
Со злорадной радостью лежащий Коулсон услышал за окном суматошный крик и подумал о том, что боевики, несомненно зная о подбирающихся войсках, видимо, не ожидали от них такой наглости. В конце концов, в заложниках был целый город невинных людей. Они не знают только того, что идущим к ним с оружием известна расстановка сил в городе, и то, что боевикам чертовски дорога собственная шкура.
Затем вдруг схожий звук послышался совсем с другой стороны. Это, видимо, восточные. Черт возьми, они что, окружили город?
- Клинт!
Бартон рывком приподнялся на локтях, на фоне светлеющего неба черным силуэтом вырисовалась взъерошенная голова. Вслушавшись в хлопки взрывов и суматоху на улице, он неуверенно прохрипел:
- Это то, о чем я думаю?
- Это точно не галлюцинация от обезвоживания. Галлюцинации общими не бывают.
Помолчав еще немного, Бартон вдруг подорвался, достал фонарик и включенным положил его на стол. Затем схватил колчан и при свете принялся завязывать оторвавшиеся ремни, устроив его на спине.
- Надо подождать, пока наши прорвутся в город, - сказал Коулсон, ощущающий, как откуда-то появляются резервные силы организма.
- А потом мы выйдем с автоматами, убьем гребаного водителя этого танка, заберем у него воду…
- И тихо и незаметно уйдем из города.
Бартон непонимающе воззрился на него.
- То есть как уйдем?
- Тихо и незаметно, я же сказал.
- Но тут же будут наши ребята, а мы с таким уровнем подготовки и оружием на руках просто уйдем?
- Тебе что, мало?! Потому что если ты ввяжешься в драку или в перестрелку, вероятность активации неизученного оружия куда выше, разумно? Потому что наше задание первостепенного значения – доставить вот эту вот штуку в ЩИТ.
- Но ведь мы можем даже замотаться платками, подходить к этим сволочам, как к своим, и убивать исподтишка!
- Гениальный план, Холмс. Тебя подстрелят свои же прежде, чем ты успеешь сказать «да здравствует макдональдс». Нет, Клинт, при первой же возможности мы пробиваемся на выход и как можно быстрее двигаем прочь.
На улице царило невероятное оживление. Мужские голоса выкрикивали непонятные команды – впрочем, может быть, это был арабский мат. Шумели моторы, где-то плакал ребенок. Медленно в утренней туманной дымке прополз мимо действительно настоящий танк, и Коулсон даже мысленно прикинул, из какой локации он отправился в путь к южным воротам. Звуки «Вавилона» теперь доносились только с севера, значит, по остальным дорогам пошла тяжелая техника. Террористы не станут подставлять оставшийся оборонный транспорт под удар, поэтому военные должны успеть добраться до города раньше, чем боевики, заметив их и убедившись в безопасности, выкатят новые игрушки. Туман в помощь.
Коулсон импровизировал на ходу, потому что не имел даже общего представления о плане атаки, однако это казалось наиболее разумным. Ему то и дело начинало казаться, что он может расслышать звук пулеметов, но расстояние всё же было слишком большим.
- Фил, пошли сейчас?
- Они даже до ворот еще не добрались.
- Ну там такое снаружи творится, никто и не заметит.
- Заметит, уверяю тебя. Потерпи еще немного. Где брикет?
Псевдопластид завернули в оставшиеся бинты, вернули на прежнее проверенное место в колчане. Коулсон чувствовал себя так же, как собирающие вещи по причине отъезда из дома люди. Чердак действительно стал своеобразным домом – домом ненавистным и необходимым. Бартон запихнул в карман карту, завязал башмаки, застегнул рубашку, проверил лук и новоприобретенный нож. Потом занятия закончились, и он просто встал у окна со скрещенными на груди руками, нетерпеливо стуча ногой по полу.
- А если они отобьют атаку?
- Тогда мы останемся здесь, - ответил сидящий в позе лотоса Коулсон.
- Нееет, я тут больше не выдержу. Я выбегу, застрелю так много, как смогу, а потом застрелюсь сам. Если успею… Фил! – подскочил он, всматриваясь в движение на улице. - Наш трицератопс выехал!
- Замечательно.
Коулсон наблюдал за светлеющим небом и думал о том, что это, пожалуй, самый лучший и долгожданный рассвет на его памяти.
- Может, всё-таки пойдем?
- Клинт, мы можем выйти сейчас в арафатках и смешаться с боевиками, но, пока пехотинцы не пробьются в город, мы не пройдем дальше блок-постов. Быть застреленными сейчас, когда спасение так близко – это попросту глупо.
- Я себя так паршиво чувствую, отсиживаясь тут во время сражения, что там мне будет всяко легче.
- Ты уже забыл про рану?
- Забыл. То есть нет, не забыл, поэтому и хочу выйти. И нанести удар с тыла!
- Капитан, - Коулсону пришлось повысить голос. - Я запрещаю вам спускаться вниз и выходить на улицу до моей непосредственной команды, вам ясно?
- Да, сэр.
Коулсон удовлетворенно кивнул и закрыл глаза, пытаясь вернуться в спокойное состояние медитации. Ровно до того момента, как над ухом прогремел выстрел.
Взметнувшись на ноги, он очумело посмотрел на Бартона – тот сидел на коленях у выломанной доски, сжимая высунутую наружу винтовку. Лучник пожал плечами:
- Что? Я не вышел на улицу.
Затем повернулся к окну и, ухмыльнувшись, выстрелил еще два раза. С улицы долетел отчаянный вопль.
- Они побегают посмотреть, что случилось. Ну не идиоты?
Коулсон как раз подбирал подходящие ситуации слова, когда до ушей долетела трещотка пулеметных выстрелов. Это уже явно ближе, чем южные ворота. Это уже явно в городе.
- Пошли, - скомандовал Фил, подхватывая автомат. Бартон, прицелившись, снимает еще двоих и, закинув оружие за плечо, кидается следом.

На улице было темно, туманно и шумно. По широким дорогам в сторону ворот то и дело на страшной скорости пролетали джипы, ведомые не смотрящими на попадающихся по пути людей водителями. Приходилось пробираться вдоль стен, и разгоряченный звуками выстрелов Бартон испытывал ни с чем не сравнимое искушение стрелять по неблагоразумно подставленным им спинам арабов. На одном из поворотов его взгляд упал на широкую стеклянную витрину, где в дрожащем свете уличного фонаря блестели бока каких-то консервов.
- Я сейчас, - крикнул он Коулсону, бросаясь к магазину.
- Клинт, не вздумай! – зашипел куратор, боясь повышать голос, но лучник уже разбил прикладом витрину и, роняя пирамиды жестянок, вломился внутрь. Включив фонарик, быстро пробежался лучом света по полкам.
- Ну, ну, где ты?..
За спиной раздались сердитые окрики, кто-то приближался покарать мародера. Ускорившийся Бартон прыгнул животом на прилавок, морщась от боли в груди, свесился вниз и наконец увидел блеснувший в луче фонаря бок бутылки.
- Есть!
У витрины валялся араб с неестественно вывернутыми руками. Стоявший рядом с автоматом наизготовку Коулсон залепил Бартону подзатыльник и потащил его в сторону.
- А если бы их было больше?
- Я верил в тебя. На, - Клинт на бегу протянул Коулсону бутылку.
- Ты пил?
- Ты первый.
- Блять. Клинт.
От воды Бартон почувствовал себя сильнее всех супергероев вместе взятых, и совершенно точно уверился в мысли, что они могут сейчас вдвоем перебить всех террористов вокруг. Если бы Коулсон не пригрозил ему отнять автомат при первом же выстреле, он бы тут же приступил к её реализации. До ворот, по его прикидкам, оставалось не больше двух километров, когда становящиеся всё громче автоматные очереди зазвучали буквально за ближайшим углом, и на улицу выехал бронированный Хаммер. Коулсон среагировал быстрее – рывком распахнул ближайшую дверь какого-то подъезда и едва успел запихать Бартона внутрь. Шумно дыша после бега, они со смешанными чувствами смотрели, как падают на дорогу не успевшие спрятаться боевики, срубленные оглушительными выстрелами невидимого за дверным проемом Хаммера. Несколько пуль с треском пробили хлипкую дверь, Клинт машинально отшатнулся – судя по звукам, они разгромили в мелкие черепки какие-то глиняные сосуды. Где-то в доме завыла собака, внося свой посильный вклад в общую какофонию.

[Гость]

Звук мотора медленно приблизился, тяжелый Хаммер появился в поле зрения и торжественно проехал мимо их убежища. Темные стекла на секунду поймали рассветный солнечный отблеск. Бартон невольно подумал, что это самое нелепое сочетание военной силы и трепетной природы, какое ему только доводилось видеть. Даже растущий из шлема цветок не идет ни в какое сравнение.
За пулеметом Хаммера сидел здоровенный темнокожий солдат с очень лютым лицом. Бартон прекрасно мог его понять. Подождав, пока джип отойдет на достаточное расстояние, они вылезли на улицу, и Коулсон стянул с лица платок:
- Если мы пойдем в таком виде дальше, нас застрелят свои же. Если тут уже есть транспорт, значит, патрули на воротах пробили.
Бартон с облегчением стащил ненавистную пропахшую потом и кровью арафатку и, кинув её на землю, со злостью припечатал ногой.
- Очень по-взрослому, - посмотрев на вдавленную в пыль клетчатую ткань, с сожалением отметил Коулсон. - Я хотел попросить тебя на всякий случай далеко её не убирать.
- Очень вовремя. Нет уж, я её больше никогда в жизни не надену. Смотри! – Клинт радостно ткнул пальцем в сторону трех бегущих к ним солдат в американской форме. Подняв руки вверх, он пошел навстречу, размахивая поднятым в небо автоматом и крича во все легкие: - Ура Соединенным Штатам Америки!
Заметившие их солдаты остановились и как по команду вскинули винтовки.
- Клинт, опусти оружие! – крикнул сзади Коулсон. Бартон разжал ладонь, автомат повис на ремнях, побежденно смотря дулом в землю. Лучник подошел еще ближе, идущий справа с поднятыми руками Коулсон крикнул:
- Мы свои! – понизив голос, сказал Клинту: - Если они начнут стрелять, придется ответить тем же.
- Не начнут, это же наши.
- Ты бы видел сейчас себя. Если они откроют огонь, я смогу их понять.
Бартон мысленно представил их, двух относительно заросших вооруженных людей в совершенно не выделяющей их от боевиков одежде. Даже его волосы сейчас трудно было назвать светлыми. Черт, только бы у них оказалось хорошее зрение. И привычка сначала думать, а потом стрелять.
Когда до замерших в нерешительности солдат оставалось всего метров двадцать, один из них что-то сказал другим, и все трое наконец опустили автоматы. Бартон с облегчением опустил руки. Вот эти лица он запомнит на всю жизнь – первые встреченные им свои, вселяющие больше надежды на благополучный исход, чем даже проехавший минутами ранее Хаммер. Лица были темными от пыли, из-под касок блестели светлые глаза, от чего Клинт только сейчас осознал, как же он соскучился по светлым глазам. В приливе патриотизма он по очереди с силой сжал руку каждого и с трудом поборол желание по-братски обняться.
- Вы что, из выживших в прошлый раз? – спросил самый низкий из трех солдат неожиданно женским голосом. Клинту удивленно всмотрелся в его лицо еще раз, но никаких признаков пола на нем не присутствовало, за исключением изящных бровей, которые запросто могли сойти и за мужские.
- Мы вели партизанскую работу, - улыбнулся Коулсон, который, видимо, тоже не мог противиться торжественности момента. – Что с южными воротами?
- Из тех, что были за воротами, почти все взорваны, некоторые успели уйти вглубь города. Сейчас уже их оттеснили и не выпускают, на дороге стоит натовская техника. Когда мы пробирались в город, вавилоновцы всё еще стреляли по патрулировавшим подъезды к городу танкам, но сейчас уже, наверно, закончили. Вы хотите выбраться из города? – Клинту померещилось осуждение в голосе девушки. Несмотря на всё пережитое, сейчас под действием ситуации он чувствовал себя едва ли не всесильным, не знал, как долго его измотанный и оголодавший организм продержится на одном адреналине и стремился воспользоваться ситуацией.
- У нас есть на то причины, - решительно ответил Фил, не давая ему вставить и слова.
Где-то рядом послышались автоматные выстрелы – коротка передышка закончилась. Все трое оглянулись, собираясь бежать на помощь, один, уже отступая, обернулся к ним и сообщил с заметным техасским выговором:
- Вы сможете пройти, до ворот осталось не больше трех кварталов, там уже полно наших. Но лучше пройдите вот по той улице, потому что прямо застрял танка. В прямом смысле застрял. Удачи вам.
Дальше действительно оказалось значительно легче. Их то и дело брали на прицел, с точностью повторялась сцена встречи – в них всё быстрее узнавали своих и махали в сторону ворот. Туман окончательно рассеялся, и в утреннем свете всё вокруг приобрело какую-то сверхчеткость. Длинные тени от разбитых фонарей пересекали улицы, на которых то и дело попадались трупы боевиков и объединенных сил освободительной армии – помимо американской формы, пару раз Клинт заметил сиротливо лежащие голубые каски с буквами UN. Всё, что тут происходит, происходит с одобрения самой влиятельной международной организации мира и, значит, абсолютно правомерно.
Когда до ворот оставалось так мало, что Клинт уже позволил себе расслабиться, по ним вдруг открыли огонь со второго этажа типичного каменного дома. Видимо, кто-то из боевиков, не рискуя выходить на контролируемые американцами улицы, последовал его недавнему примеру и начал прицельную стрельбу из надежного укрытия. Бартон обернулся и стремительно вскинул винтовку – только для того, чтобы убедиться, что в этом уже нет никакой необходимости. Недремлющий Коулсон умудрился снять снайпера одним выстрелом, быстрее, чем тот успел спрятаться за стену.

Возле ворот уже было относительно спокойно и, главное, тихо – солдаты оттесняли боевиков к центру города, судя по всему, зажимая в кольцо. Они не представляли, насколько всё удачно было с остальными воротами, и Коулсон стремился убраться из города, пока перевес на стороне американцев. Еще точнее – пока арабы не пустят в ход оружие. Чувствуя себя как преодолевающие последнюю из семисот ведущих к тибетскому храму ступеней, они подошли к возвышающемуся в проеме ворот танку, на всякий случай держа руки поднятыми. Следящая за их передвижением пушка танка замерла, будто раздумывая. Спустя полминуты из танка выбрался и направился к ним высокий светловолосый человек в военной форме офицера. Коулсон уже собрался было с поднятыми руками и с безопасного расстояния рассказать их впечатляющую историю, как вдруг человек коротко спросил:
- ЩИТ?
Открывший от удивления рот Фил кивнул.
- Специальный агент Коулсон? Капитан Бартон? – уточнил человек, шагнув еще ближе. На глазах блеснули стильные очки в золотой оправе, в голосе ясно слышался британский акцент. Да, явно не рядовой танкист. – Майор Стивенс. Мне приказано встретить вас и проводить вас до машины, на базе вам окажут необходимую помощь и переправят на аэропорт.
- Нифига себе прием, - пробормотал Клинт. Британец сдержанно улыбнулся и неожиданно протянул им широкую ладонь:
- Это меньшее, что мы можем для вас сделать. Разрешите пожать вам руки. То, что вы совершили – это настоящий подвиг.
Отвечая на рукопожатие, Коулсон четко увидел картину со стороны – безукоризненный офицер в отутюженной форме со строгой армейской выправкой и то, что сейчас представляли из себя они. У Фила даже не получалось толком распрямить плечи. Теперь, когда наконец можно было поверить в то, что опасность миновала, что они смогли-таки выбраться из этого чертового города, он даже толком не мог радоваться. Хотелось просто сесть и отрубиться.
За воротами была свобода. Это почувствовалась сразу – по сухому встретившему их ветру, по тому, как спокойно скользил до горизонта взгляд, не натыкаясь на преграды. Слева висело набирающее силу солнце, и Коулсон думал, что трижды бы уже его проклял, если бы был чуть более эмоциональным. За спиной продолжали разрывать воздух далекие звуки пулеметов и автоматов. Из стоящих по пути джипов их провожали пристальными взглядами.
Равнодушно пройдя по покореженному асфальту мимо взорванной техники боевиков, он всё же не смог не смотреть на то место, где еще недавно стояла база – да и не заметить это было почти нереально. Воронка не менее ста метров в диаметре, глубину он не брался определить. Она выглядела как усеянный обломками и обрывками чего-то абсолютно неопознаваемого карьер. Боевики очистили дорогу, но вокруг неё, насколько хватало глаз, валялись слегка припорошенные песками осколки и обломки всего того, что было источником святой уверенности американцев в своей неуязвимости.

[Гость]

- Аэропорт уже освободили? – спросил он у идущего чуть впереди Стивенса, просто чтобы что-нибудь спросить.
- В первую очередь, еще два дня назад.
- Зачем всё это вообще было нужно, черт возьми? – подал голос Бартон, старающийся смотреть только себе под ноги. Коулсон подумал, сможет ли лучник когда-нибудь вытравить этот кадр из памяти. Чувство вины – самая разрушительная эмоция.
- Они должны были соединиться с боевыми подразделениями вне города и передать им оружие. К сожалению, они преуспели – судя по всему, военные группировки прибыли в город еще в третий день после того, как боевики перехватили контроль, и покинули его с партиями товара в течение недели. Увы, отследить их сейчас почти невозможно, пока мы не вышли на всех фигурантов вашей международной системы террористов. Но мы работаем над этим.
- И ради этого они пожертвовали тайной самого факта наличия у них этого оружия?
- Не забывайте, что его собирались взорвать – состав всё равно остался бы неизвестным. Представители властей, даже будучи прижатыми к стене, по-прежнему валят всё на преступные группировки, и доказать их причастность так же трудно, как и всегда. Вот и ваш транспорт.
Впереди притормозила ехавшая им навстречу машина, по сравнению со всеми остальными кажущаяся почти легковой. Водитель вылез на землю и отдал честь.
- Поздравляю вас с успешным завершением, - пожал ему на прощанье руку майор Стивенс. В голубых глазах светилось искренне уважение.
Так и не придумав, что сказать, Коулсон залез на заднее сиденье вслед за Бартоном. Майор захлопнул дверь и приставил пальцы к фуражке. Машина описала круг и, набирая скорость, направилась в сторону почти невидимой отсюда базы. Посмотрев на Бартона, Коулсон заметил, насколько пустыми стали его глаза. Найдя руку лучника, он слегка сжал её – сейчас это будет явно действеннее слов. Бартон слабо улыбнулся в ответ.
Любой переживаемый кошмар не воспринимается таковым, пока ты находишься в центре. Ты просто смотришь по сторонам, и видишь везде одну и ту же темноту. Ты привыкаешь к ней, потому что человек привыкает ко всему. Ты начинаешь жить ей, смиряясь с этой темнотой, и через какое-то время тебе уже кажется, что у тебя всё более-менее нормально, что всё вроде бы ровно. И удивляешься, почему с таким страхом или с уважением смотрят на тебя окружающие – ну, трудновато, конечно, но вполне терпимо. И только потом, когда ты наконец выходишь из этого состояния на свет, ты вдруг оглядываешься – и видишь колодец. Глубокий, черный колодец, дно которого находится так далеко, что его даже не увидеть. И ты понимаешь, что был на этом самом дне. И тогда тебе становится страшно.
Трасса беспрепятственно ложилась под колеса, унося их всё дальше от Хаиля. Они просто сидели и смотрели перед собой, так ни разу и не оглянувшись на объятый огнем город.
Это была больше не их война.

Через каких-то два часа Коулсон сидит в кресле небольшого военного самолета и смотрит на желто-бурые пятна арабской земли, уплывающие всё дальше и дальше вниз. Провожая взглядом скопление мелких точек транспорта и техники вокруг аэродрома, он вдруг отчетливо понимает, что за всю свою насыщенную событиями и опытом жизнь так ничему и не научился – он просто устал.
Напротив него, перевязанный ремнями, лежит кейс с надежно обездвиженным внутри голубым брикетом. Теперь он переходит в другие руки, и Коулсон может с чистой совестью снять с себя ответственность и наконец признаться, что тот надоел ему хуже горькой редьки. У него уже даже не осталось никакого чисто научного любопытства по поводу этого неизученного материала, как нет и патриотического стремления разоблачить секрет его состава и изготовления. Во всяком случае, они возвращаются домой не с пустыми руками.
Одетый во всё чистое Клинт спит беззаветным сном, вытянувшись на сиденьях двух кресел справа и привычно устроив голову у Фила на коленях. Его еще на земле осмотрели медики, обработали рану, вкололи львиную дозу препаратов и по секрету сообщили Коулсону, что агенту Бартону повезло. Сильно повезло. Предупредили, что ближайшие часов десять агент Бартон будет спать.
Вслушиваясь в ровное гудение двигателей, Фил смотрит на порядком обросшего агента Бартона и думает о том, что тот теперь похож на полярника с далекого севера. Или на агента, проходящего трехмесячный курс спецподготовки на Аляске. Это смотрится необычно, но очень мило. Фил, например, даже с трехдневной щетиной напоминает сам себе не самого уважаемого в тюрьме уголовника. По прилету первым делом – бриться, чтобы не распугать своим видом коллег. Вторым – написать заявление с просьбой убрать задание Кобаяши Мару из списка необходимых для прохождения новобранцами. Третьим – попросить предоставить отпуск и заказать билеты на самолет до Сардинии.
А потом все мелкие и бытовые мысли отходят на второй план, и всей его сущностью овладевает одно огромное и всепоглощающее чувство облегчения и бесконечной свободы. Он кладет руку на плечо Бартону и думает о том, что тот может спать десять часов, сутки, месяц, год, может спать еще сколько угодно, а Фил будет вот так же сидеть и смотреть. Что они с легкостью могут выйти за рамки времени и пространства, разрушив привычную систему восприятия мира. Что все остальные люди неизмеримо от них далеко, и между всеми ними нет никаких точек пересечения.
Что они остаются одни на всем белом свете, и ничто больше не имеет значения.

[Гость]

P.S. Простите, забыла написать - 24 356 слов у этого безобразия. Автору правда стыдно за свою гигантоманию.

[arafrael]

Круто!

Ахуенно! Двадцать раз подряд могу повторить, это круче вареных яиц. Автор, вы замечательны, позвольте пожать вам руку. И я с нетерпением буду ждать вашего раскрытия)))

[Баис]

Ух какой текстище)))

[desenrascanco]

втору правда стыдно за свою гигантоманию.

автор, вы должны ею гордиться!
вы сделали мне вечер в набитом толпой поезде, ваш текст прекрасен как рассвет, и у меня нет слов, чтобы выразить все свои чувства

[Lalayt]

Круто!! Очень-очень.

Прекрасно. Редко встретишь настолько хороший и проработанный текст среди фанфиков и от этого ещё больше радуешься, когда всё-таки находишь его. После прочтения ещё несколько минут осознавала, что всё закончилось, что герои выбрались и я, как будто, выбралась вместе с ними. Радует, что автор не зациклился на сексе, отставив всё остальное в сторону, а всё же сумел преподнести читателю ещё и историю двух агентов, попавших в тяжёлую ситуацию и борющихся за выживание. Не без роялей, но всё равно верибельно, если учитывать то, что мы знаем об этих персонажах. Большой размер тут тоже не минус, текст длится ровно столько, чтобы не успеть от него устать, но и насладится вдоволь происходящим. Встречаются очень интересные мысли, которые хочется запомнить и цитировать, встречаются интересные наблюдения, над которыми стоило бы поразмышлять. Да, всё это уже встречалось в множестве фильмов, книг, и статей, но радует то, что всё это так удачно вставлено в текст именно фанфика. Всё-таки серьёзность подобной литературы до сих пор под большим вопросом, особенно когда на одно хорошее произведение встречается десять ужасающих порно-выкидышей.
Признаюсь, что начало я преодолела с трудом, о чём сейчас не жалею, конечно же, но, наверное, это следует отметить для автора и читателей. Текст следует ещё пару раз вычитать. Даже для меня, не слишком-то зацикливающейся на ошибках, их слишком много. Некоторые предложения не согласованы, где-то, судя по всему, пропущена часть слов или не закончена мысль. Именно из-за них несколько раз я порывалась закрыть страницу и не грызть кактус, и была бы не права. Ближе к середине сюжет уже увлекает настолько, что ошибки не замечаешь, но в начале это фатально.
Ну и немного об отношениях героев. В принципе, смотрелись эти отношения довольно мило и ничем не мешали, но, как мне кажется, без них текст бы ничего не потерял. Знаете, в таком случае возникает ощущение, что сексуальная составляющая произведения натянута и не гармонирует со всем остальным. Не мешает, но и не оставляет ощущение единственно правильного развития отношений. Возможно, не хватило обоснования для любви между Коулсоном и Бартоном, а может быть это я придираюсь, тут сложно сказать однозначно. Мне кажется, что в настолько проработанном тексте этому аспекту их жизни можно было бы уделить чуточку больше внимания. Не описывать секс и любовь, а именно обосновать их.
В любом случае спасибо за хороший текст. Было очень приятно погрузиться в этот мир и пройти с героями этот путь.

[KeSol]

Это просто невероятно!
Очень интересный, захватывающий фик, который легко делает вечер!
Я абсолютно уверена что в последствии буду еще не раз его перечитывать!

[Sapfira23]

потрясающая история!
и размер впечатляеит, да)
спасибо вам огромное, автор

[Nerine-@@]

Офигенно!
У меня такое чувство, что я фильм посмотрела.

[Cherina]

Ок, Коулсон в роли спасаемой принцессы нужен по сюжету, чтоб почесать кинки. Но Коулсон, меняющий план задания, потому что любовнику захотелось бухнуть с солдатами... Лол што это?! Мой внутренний Станиславский вопит "не верю!"