Это просто я люблю жизнь, что мне дана...(с)
Название: ...
Автор: амитей
Пейринг: Фил Коулсон/Клинт Бартон /теоретически))/
Рейтинг: формально G, но детям лучше не читать))
Жанр: сенсорный романс
Описание: сайд-стори Генератора слоганов Доктора Вэй.
Посвящение: Доктору Вэй, в качестве подарка на День Рождения. С пожеланиями и дальше обеспечивать нас такой замечательной травой))))
цитата, колаж и 1100 слов наваждения)))
События прошедшего дня возвращались в голову медленно, почти неохотно. Клинт вспомнил разговор ни о чем за чаем, вспомнил, как Коулсон ходил около дома, аккуратно закатав рукава рубашки, старой косой срезая вымахавшую почти до колена траву(с)
.
.
Клинт проснулся от негромкого мерного стука. Вечерняя духота, пол ночи мешавшая заснуть, к утру совершенно рассеялась, осела на траву капельками росы и оставила после себя прохладу. Только-только показалось из-за горизонта солнце. Бартон, зевая, выглянул из окна… и застыл.
Специальный агент Коулсон. В одних пижамных брюках. С голым торсом. Стоял у крыльца со старой косой в руках и не спеша, со знанием дела, правил лезвие, простукивая его точильным камнем. Истончая стальную кромку до бритвенной остроты.
Клинта не хватало на целую мысль, обрывки слов удавалось выхватывать, как глотки воздуха между спазмами. И ведь ничего особенного, нихрена особенного: стоит чувак, занимается делом, не на подиуме, не на арене, - ничего особенного! – а у него спросонья в глазах темно…
То есть, безусловно, ему стоило бы отойти от окна и пойти попытаться заснуть, раз уж духота наконец-то перестала его душить, или умыться и… предложить Коулсону свою помощь, может быть, но… Тут солнечный луч проскользнул сквозь листья, блеснул на безупречном лезвии косы, скользнул по пальцам Коулсона, пробрался по руке и лег на плечо, окрасив кожу теплым золотом. У Клинта пересохло во рту.
Он попытался облизать губы, но это ему мало помогло, потому что Фил легким движением отложил камень, перевернул косу, и шагнул с крыльца.
Он был бессовестно, неприкрыто бос, и края его закатанных брюк почти тут же потемнели от росы, и это тоже каким-то образом оказалось практически вызывающе-интимным. Некоторое время Клинт не мог смотреть ни на что, кроме этой медленно намокающей ткани, заворожено и бессмысленно, забыв проклясть даже свое знаменитое зрение, которое не позволяло ему пропустить ни единой капли росы, стекающей по ткани, по волоскам на ногах, по отчетливой косточке на щиколотке, - в едва заметный след на чуть примятой, уже скошенной траве.
Тихий, равномерный свист лезвия, рассекающего воздух и травяные стебли, скатывался по позвоночнику волнами мурашек. Единственной разумной мыслью Бартона было то, что он так долго не выдержит. И просто напросто сойдет с ума.
В этот момент он почти пришел в себя и выбрался из наваждение, по крайней мере, точно понял, в какую сторону нужно из него выбираться… но именно тогда он и совершил фатальную ошибку: поднял взгляд выше. И понял, что окончательно пропал.
Коулсон не торопился. Было видно, что ему нравится то, что он делает. Он наслаждался каждым движением. Клинт где-то в стороне, краем сознания, подумал, что Фил, должно быть, давно отвык от того, что не надо думать ни о ком, кроме себя. Не надо просчитывать реакцию окружения, не надо планировать и учитывать чужие потребности и мотивации – здесь и сейчас, наедине с собой и миром, он наслаждался просто фактом своего существования. На самом деле, Бартон знал, как это бывает. Так в детстве бежишь утром, пока еще никто не проснулся, изо всех сил, так, что не остается вокруг ничего, кроме этого бега, чистой радости тела, чистого ощущения живой жизни, ликования «Я есть! Я здесь! Я живой!»
В Коулсоне это было тише, спокойнее и увереннее, что-то вроде правильной смены времен года или хода времени. Но это тоже, несомненно, было наслаждением.
Мышцы на спине равномерно напрягались и расслаблялись, по ним скользили солнечные лучи и узорчатые тени от листьев. Клинт чувствовал себя кроликом, которого гипнотизирует танец удава, и ничего не мог – и не хотел – менять.
А потом Фил дошел до края поляны и повернул назад.
И Клинт увидел его лицо.
Коулсон не улыбался.
Сосредоточенно, с почти ленивой томностью, он смотрел на лезвие косы, направляемой его руками – полный контроль и полная же расслабленность. До грана выверенные движения, для которых уже не нужно прикладывать усилий, всё настолько правильно, что происходит само собой.
Бартон не смог бы сейчас даже выругаться. Для того, чтобы что-то сказать, нужен воздух, вся эта сложная система: напряжение мышц для вдоха, потом что-то с диафрагмой, чтобы поток воздуха вернулся обратно в глотку, добрался до голосовых связок, заставил их завибрировать, и все такое прочее… Клинт срезался еще на первом этапе. Эго тело словно бесповоротно забыло, какие мышцы надо задействовать, чтобы начать вдыхать. Он был настолько переполнен визуальными впечатлениями, что не нуждался больше в дыхании. Он словно выпал из жизни и времени в какое-то удивительное, звенящее тишиной абсолютное пространство. Если бы Клинт Бартон имел хоть какое-то представление о молитвах, он бы понял, что с ним происходит. Но он не чувствовал необходимости как-то называть то, что с ним творилось. Хватало просто его наличия.
Фил по-прежнему спокойно и размеренно, неторопливыми шагами продвигался по поляне, оставляя за собой ровные дорожки скошенной травы. Клинт смотрел на него, застыв в неподвижности, и не обращая никакого внимания на тяжесть в паху, любая телесность сейчас казалась несущественной, по сравнению с этим переплетением солнца, металла, росы, травы и кожи. Пожалуй, Клинт даже не замечал, что дышит часто и поверхностно, словно в лихорадке, он был слишком сосредоточен.
Он не смог бы сформулировать, что с ним происходит, и почему это так важно запомнить в самых мельчайших деталях, но был абсолютно уверен, что это – одна из самых важных вещей в его жизни. И он смотрел. Впечатывая в память каждое мгновение.
Солнце постепенно взбиралось все выше, его свет из медного, а потом золотистого, медленно раскалялся добела, теряя краски, но обретая особую силу и четкость. Из под скошенной травы проступали очертания вымощенных неровными камешками дорожек. Дыхание постепенно возвращалось к Клинту, и он уже мог при желании отвести взгляд от гипнотических движений.
На висках Коулсона блестели капельки уже не росы, а пота, и это тоже вызывало бурю эмоций уже другого, более приземленного плана. А заодно мысли о необходимости ледяного душа. И поиска какого-нибудь надежного способа для стирания памяти, потому что никакие строгие костюмы и галстуки не помогут теперь забыть то, как перетекают мускулы под этим пиджаком-рубашкой-кожей-боже-спаси-меня…
Душ оказался бессилен.
Стоило прикрыть глаза, как в золотисто-оранжевом мареве испаряющейся в солнечных лучах росы, возникал Фил с этими его полуприкрытыми глазами и уверенными движениями, с каплями росы на босых ногах и каплями пота на висках, с ровно и уверенно движущимися в потоке солнечных лучей руками.
- Ты сам хотел это запомнить, идиот, - со стоном думал Клинт, - Ты сам виноват в том, что тупо стоял и смотрел, забыв, как дышать. Сам теперь и расхлебывай… - Холодные капли падали на кожу, и Клинт буквально взвился из под душа, как только воображение услужливо поинтересовалось, нужны ли ему картинки с полуобнаженным Коулсоном под летним дождем, - Нет уж, для одного раза и так выше крыши, - панически открестился Бартон.
Ему ничего не оставалось, кроме как вернуться в кровать. Спускаться в таком состоянии вниз было явным самоубийством. По крайней мере, пока запах свежескошенной травы так силен.
Клинт закрыл глаза и обессилено откинулся на подушки. Кинестетические ощущения грозили оказаться не менее сильными, чем визуальные.
Автор: амитей
Пейринг: Фил Коулсон/Клинт Бартон /теоретически))/
Рейтинг: формально G, но детям лучше не читать))
Жанр: сенсорный романс
Описание: сайд-стори Генератора слоганов Доктора Вэй.
Посвящение: Доктору Вэй, в качестве подарка на День Рождения. С пожеланиями и дальше обеспечивать нас такой замечательной травой))))
цитата, колаж и 1100 слов наваждения)))
События прошедшего дня возвращались в голову медленно, почти неохотно. Клинт вспомнил разговор ни о чем за чаем, вспомнил, как Коулсон ходил около дома, аккуратно закатав рукава рубашки, старой косой срезая вымахавшую почти до колена траву(с)
.
.
Клинт проснулся от негромкого мерного стука. Вечерняя духота, пол ночи мешавшая заснуть, к утру совершенно рассеялась, осела на траву капельками росы и оставила после себя прохладу. Только-только показалось из-за горизонта солнце. Бартон, зевая, выглянул из окна… и застыл.
Специальный агент Коулсон. В одних пижамных брюках. С голым торсом. Стоял у крыльца со старой косой в руках и не спеша, со знанием дела, правил лезвие, простукивая его точильным камнем. Истончая стальную кромку до бритвенной остроты.
Клинта не хватало на целую мысль, обрывки слов удавалось выхватывать, как глотки воздуха между спазмами. И ведь ничего особенного, нихрена особенного: стоит чувак, занимается делом, не на подиуме, не на арене, - ничего особенного! – а у него спросонья в глазах темно…
То есть, безусловно, ему стоило бы отойти от окна и пойти попытаться заснуть, раз уж духота наконец-то перестала его душить, или умыться и… предложить Коулсону свою помощь, может быть, но… Тут солнечный луч проскользнул сквозь листья, блеснул на безупречном лезвии косы, скользнул по пальцам Коулсона, пробрался по руке и лег на плечо, окрасив кожу теплым золотом. У Клинта пересохло во рту.
Он попытался облизать губы, но это ему мало помогло, потому что Фил легким движением отложил камень, перевернул косу, и шагнул с крыльца.
Он был бессовестно, неприкрыто бос, и края его закатанных брюк почти тут же потемнели от росы, и это тоже каким-то образом оказалось практически вызывающе-интимным. Некоторое время Клинт не мог смотреть ни на что, кроме этой медленно намокающей ткани, заворожено и бессмысленно, забыв проклясть даже свое знаменитое зрение, которое не позволяло ему пропустить ни единой капли росы, стекающей по ткани, по волоскам на ногах, по отчетливой косточке на щиколотке, - в едва заметный след на чуть примятой, уже скошенной траве.
Тихий, равномерный свист лезвия, рассекающего воздух и травяные стебли, скатывался по позвоночнику волнами мурашек. Единственной разумной мыслью Бартона было то, что он так долго не выдержит. И просто напросто сойдет с ума.
В этот момент он почти пришел в себя и выбрался из наваждение, по крайней мере, точно понял, в какую сторону нужно из него выбираться… но именно тогда он и совершил фатальную ошибку: поднял взгляд выше. И понял, что окончательно пропал.
Коулсон не торопился. Было видно, что ему нравится то, что он делает. Он наслаждался каждым движением. Клинт где-то в стороне, краем сознания, подумал, что Фил, должно быть, давно отвык от того, что не надо думать ни о ком, кроме себя. Не надо просчитывать реакцию окружения, не надо планировать и учитывать чужие потребности и мотивации – здесь и сейчас, наедине с собой и миром, он наслаждался просто фактом своего существования. На самом деле, Бартон знал, как это бывает. Так в детстве бежишь утром, пока еще никто не проснулся, изо всех сил, так, что не остается вокруг ничего, кроме этого бега, чистой радости тела, чистого ощущения живой жизни, ликования «Я есть! Я здесь! Я живой!»
В Коулсоне это было тише, спокойнее и увереннее, что-то вроде правильной смены времен года или хода времени. Но это тоже, несомненно, было наслаждением.
Мышцы на спине равномерно напрягались и расслаблялись, по ним скользили солнечные лучи и узорчатые тени от листьев. Клинт чувствовал себя кроликом, которого гипнотизирует танец удава, и ничего не мог – и не хотел – менять.
А потом Фил дошел до края поляны и повернул назад.
И Клинт увидел его лицо.
Коулсон не улыбался.
Сосредоточенно, с почти ленивой томностью, он смотрел на лезвие косы, направляемой его руками – полный контроль и полная же расслабленность. До грана выверенные движения, для которых уже не нужно прикладывать усилий, всё настолько правильно, что происходит само собой.
Бартон не смог бы сейчас даже выругаться. Для того, чтобы что-то сказать, нужен воздух, вся эта сложная система: напряжение мышц для вдоха, потом что-то с диафрагмой, чтобы поток воздуха вернулся обратно в глотку, добрался до голосовых связок, заставил их завибрировать, и все такое прочее… Клинт срезался еще на первом этапе. Эго тело словно бесповоротно забыло, какие мышцы надо задействовать, чтобы начать вдыхать. Он был настолько переполнен визуальными впечатлениями, что не нуждался больше в дыхании. Он словно выпал из жизни и времени в какое-то удивительное, звенящее тишиной абсолютное пространство. Если бы Клинт Бартон имел хоть какое-то представление о молитвах, он бы понял, что с ним происходит. Но он не чувствовал необходимости как-то называть то, что с ним творилось. Хватало просто его наличия.
Фил по-прежнему спокойно и размеренно, неторопливыми шагами продвигался по поляне, оставляя за собой ровные дорожки скошенной травы. Клинт смотрел на него, застыв в неподвижности, и не обращая никакого внимания на тяжесть в паху, любая телесность сейчас казалась несущественной, по сравнению с этим переплетением солнца, металла, росы, травы и кожи. Пожалуй, Клинт даже не замечал, что дышит часто и поверхностно, словно в лихорадке, он был слишком сосредоточен.
Он не смог бы сформулировать, что с ним происходит, и почему это так важно запомнить в самых мельчайших деталях, но был абсолютно уверен, что это – одна из самых важных вещей в его жизни. И он смотрел. Впечатывая в память каждое мгновение.
Солнце постепенно взбиралось все выше, его свет из медного, а потом золотистого, медленно раскалялся добела, теряя краски, но обретая особую силу и четкость. Из под скошенной травы проступали очертания вымощенных неровными камешками дорожек. Дыхание постепенно возвращалось к Клинту, и он уже мог при желании отвести взгляд от гипнотических движений.
На висках Коулсона блестели капельки уже не росы, а пота, и это тоже вызывало бурю эмоций уже другого, более приземленного плана. А заодно мысли о необходимости ледяного душа. И поиска какого-нибудь надежного способа для стирания памяти, потому что никакие строгие костюмы и галстуки не помогут теперь забыть то, как перетекают мускулы под этим пиджаком-рубашкой-кожей-боже-спаси-меня…
Душ оказался бессилен.
Стоило прикрыть глаза, как в золотисто-оранжевом мареве испаряющейся в солнечных лучах росы, возникал Фил с этими его полуприкрытыми глазами и уверенными движениями, с каплями росы на босых ногах и каплями пота на висках, с ровно и уверенно движущимися в потоке солнечных лучей руками.
- Ты сам хотел это запомнить, идиот, - со стоном думал Клинт, - Ты сам виноват в том, что тупо стоял и смотрел, забыв, как дышать. Сам теперь и расхлебывай… - Холодные капли падали на кожу, и Клинт буквально взвился из под душа, как только воображение услужливо поинтересовалось, нужны ли ему картинки с полуобнаженным Коулсоном под летним дождем, - Нет уж, для одного раза и так выше крыши, - панически открестился Бартон.
Ему ничего не оставалось, кроме как вернуться в кровать. Спускаться в таком состоянии вниз было явным самоубийством. По крайней мере, пока запах свежескошенной травы так силен.
Клинт закрыл глаза и обессилено откинулся на подушки. Кинестетические ощущения грозили оказаться не менее сильными, чем визуальные.
@темы: Fanart, Phil Coulson, Clint "Hawkeye" Barton, Fanfiction
